Чеченцы знали эту слабость наших солдат и даже знали, что она сильнее у тех, что с красными воротниками, нежели у тех, что с черными (тогда были полки мушкетерские с красными и егерские с черными воротниками). Местные в Чечне полки Кабардинский и Куринский – егеря – уже не так предавались страсти «пуцать», потому что постоянно находясь в лесах с глазу на глаз с чеченцами, и без того не могли пожаловаться на недостаток случаев к стрельбе; приходившие же были исключительно мушкетеры: тенгинцы, навагинцы, изредка апшеронцы и дагестанцы – ну и потешались же они! Особенно навагинцы были любители «пуцания», до того что начиналось распекание батальонных и ротных командиров, зуботыченье людей, приказы по отряду, но все это мало действовало. Чеченцы, человека три-четыре, проберутся против этого батальона с красными воротниками (они даже в полушубках все-таки умели узнать, где мушкетеры, – по папахам и другим приметам) и затеют потеху: они сделают два выстрела, им в ответ 500; только что начнет утихать, они опять один-два выстрела, да еще вдруг и удачные, ранят кого-нибудь – им в ответ тысяча. А эхо пойдет по лесу какими-то переливами, и вдруг среди треска ружейного огня раздается «ги, ги, Алла!» тех же трех-четырех шалопаев, а в ответ огонь еще чаще… Издали невольно думаешь: черт возьми, должно быть там уже не шутки! В результате: один или два раненых и три десятка тысяч выпущенных патронов…

Но, само собой, не всегда так было. Иногда и огня такого не слыхать, а раненых и убитых выносят десятками, сотнями, зато гиканье и «ура!» уже слышны не одиночные, а целыми хорами, очевидно, сотен голосов, да в промежутке самый ужасный визг и звон картечи, пущенной из 6-фунтовой или батарейной 12-фунтовой пушки, все сопровождается каким-то стоном, треском, адским завыванием целого леса. Как будто проснулся какой-то мир леших и наполняет лес разными дикими воплями и воем, справляя шабаш!..

Отдохнув часа два, мы тронулись дальше, уже все почти берегом реки и вскоре достигли своего назначения, то есть бараков, устроенных на обрывистом правом берегу Сулака, напротив укреплений Чирь-Юрта, возведенного на левом берегу для прикрытия понтонного моста.

Чирь-Юрт, собственно, название аула, но у нас он сделался именем, так сказать, собирательным. Во-первых, аул в версте выше моста, состоящий из 200 домов, населенный туземцами, не помню наверное – шамхальского владения или той группы кумыков, которые занимали низовья Сулака, почти до впадения его в Каспийское море, как кастековцы, казиюртовцы и другие. Во-вторых, укрепление, охранявшее мост-переправу, чрезвычайно важную, как единственную на прямом сообщении Дагестана с крепостями и войсками Кумыкской плоскости или левого фланга Кавказской линии, готовыми всегда в случае надобности оказывать друг другу поддержку в борьбе с сильным тогда неприятелем. В этом укреплении была штаб-квартира линейного батальона. В-третьих, бараки, построенные для помещения по очереди высылавшегося сюда батальона Дагестанского пехотного полка, главной обязанностью коего было давать нужное число рабочих для построек в штаб-квартире драгунского полка, а также усиливать охрану прибрежья Сулака от вторженья горцев. В-четвертых, штаб-квартира Нижегородского драгунского полка, версты две ниже бараков по течению реки, на правом берегу, постройка коей начата в 1856 году с переводом сюда полка из Караагача в Грузии, где он прожил чуть не полвека. Вот эти-то четыре поселения и назывались общим именем Чирь-Юрт.