Иные жаркие дни были в особенности невыносимы. С 9–10 часов становилось до того душно в плотно затворенном бараке, мухи до того надоедали, что приходилось опустить снаружи маты на окнах, а изнутри завесить их еще чем-нибудь плотным и лежать в темноте, без движения, в поту и истоме. Иные, более счастливые натуры умели заснуть и просыпаться ко времени заката солнца, когда ветер начинал стихать и можно было, наконец, выйти на воздух, но я не принадлежал к числу этих счастливцев: разденешься, ляжешь, плотно завернувшись в простыню, спасаясь от гадов, и мучишься весь день, то вставая, то куря, то опять ложась. Просто пытка! В довершение всего вода из Сулака мутная, теплая, с сильной примесью серного вкуса от горячих серных источников, находящихся вблизи у берега.

Как более выносливые, притерпевшиеся ко всему, солдаты, само собой, не до такой степени терзались и проводили дни во сне, но и они проклинали этот гнусный Чирь-Юрт. В это время наряжавшиеся на работы в драгунский штаб люди делали кое-что рано утром да вечером, остальные же часы спали себе преспокойно где-нибудь в тени, за ветром. Другой службы никакой от них и не требовали.

В один из таких убийственных дней была получена почта и приятное известие о вышедших наградах за наше дело 24 октября 1852 года на Кутишинских высотах: майору Б. – Анну 2-й степени, мне и Федосееву – 3-й степени с бантами (мечей тогда еще не существовало), а капитану Броневскому – Владимира 4-й степени.

Но всему бывает конец, и всякое горе излечивается великим целителем-временем. В исходе августа ураган стал видимо слабеть, начинался позже, затихал раньше, иной раз два дня совсем замолкнет, после вдруг опять как-то порывисто, судорожно завоет, закрутит, подымет облака пыли и исчезнет, пока не сгинул окончательно, освободив нас после трехмесячной осады. Началась совсем другая жизнь.

Почти каждый день ездил я к драгунам, командовал ими тогда князь Ясон Чавчавадзе, один из гостеприимнейших людей, даже на Кавказе. Дом его был настежь, с утра до ночи толпились почти все офицеры полка и случайные проезжие гости: все это пило, кушало, расходилось по комнатам, занятым племянником князя капитаном Захарием Чавчавадзе (ныне генерал-лейтенант), отдыхать, опять собирались к чаю, к ужину, играли в карты до поздней ночи. Почти каждый день перед вечером являлись лихие песенники и потешали своего командира солдатскими песнями, до которых он был страстный охотник. Особенно, помню, восторгался он одной: «Ах, Дунай мой, Дунай…», при которой песенники двигались каким-то хороводом и заканчивали самым залихватским гиком, свистом, громом, трепаком, за что и получали каждый раз по чарке.