Справедливости ради надо сказать, что неделю спустя вышла еще одна брошюра аббата де Виллара, на сей раз с разбором «Тита и Береники». И даже такому неприятелю Расина, как аббат, пришлось признать, что «Муза Котурнов» оказалась особой слишком ветреной и, прожив с Корнелем долгие годы в мире и согласии, изменила ему с его молодым соперником, которого и знала-то какие-то три дня. А Корнель «забыл свое ремесло», и его не узнать в новой пьесе. Иначе говоря, аббат утверждает, что Расин добился успеха, но не по правилам, а Корнель правила знал, но потерпеть провал ему это не помешало.

Но не только насмешливый Виллар не принимал «Береники». Луи Расин рассказывает: «Его трагедия, хотя ее и удостоил своего одобрения Великий Конде… встретила мало к себе почтения на сцене Итальянской комедии. Он пошел смотреть эту шутовскую пародию и смеялся, казалось, как и все остальные; но своим друзьям он признавался, что смеялся только для виду. Непристойная рифма, употребленная Арлекином… огорчила его до такой степени, что он забыл и стечение публики на представлениях своей пьесы, и слезы зрителей, и похвалы двора. Вот в подобные минуты он и проникался отвращением к ремеслу поэта и готов был его оставить: он сознавал всю слабость человеческую и ничтожество нашего самолюбия, которое унижают такие пустяки. Он был также глубоко задет словами Шапеля, которые произвели на него большее впечатление, чем все нападки аббата де Виллара, – к ним он сумел отнестись с презрением. Лучшие его друзья превозносили то искусство, с каким он обработал столь простой сюжет, прибавляя, что сюжет был выбран не слишком удачно. Но он его и не выбирал; та принцесса, о которой я говорил, Генриетта Английская, взяла у него обещание, что он за этот сюжет возьмется; как придворный, он не мог уклониться. "Если бы я был при этом, – говорил Буало, – я бы помешал ему связывать себя словом". Шапель хранил молчание, не хваля и не браня. Мой отец наконец стал живо настаивать, чтобы он открыл свои мысли, "докажите же мне свое мнение, как друг, – сказал он ему. – Что вы думаете о 'Беренике'? – Что я о ней думаю? – ответил Шапель. – Марьон плачет, Марьон бьется, замуж выйти ей неймется". Эти слова… быстро разошлись…»

Расин не без оснований опасался острого словца своего приятеля больше, чем ученых рассуждений брюзгливого аббата. Уж он-то знал цену удачной шутки среди парижан; если она придется им по вкусу, они не станут особенно докапываться, насколько она справедлива. Да и знатные особы не так уж единодушно восхищались расиновской «Береникой». Бюсси-Рабютен, солдат, вольнодумец и повеса, писал знакомой даме, которая прислала ему экземпляр «Береники», предварив эту посылочку восторгами по поводу «нежной чувствительности» пьесы: «Я только что получил ваше письмо, мадам, вместе с "Береникой", и тотчас же ее прочел. Вы готовили меня к такой особенной нежности, что я ее тут не нашел. Сдается мне, что в те времена, когда я еще был способен испытывать нежность, я бы отдал остатки ее Беренике. Однако мне кажется, что Тит не любит ее так сильно, как он уверяет, потому что не прилагает никаких усилий в споре с Сенатом и римским народом… Если бы он поговорил с Паулином потверже, то обнаружил бы, что весь мир покорен его воле. Вот как я бы распорядился, и примирил бы тем самым славу с любовью. Что до Береники, то будь я на ее месте, я поступил бы так же, то есть уехал бы из Рима, негодуя на Тита, но и Антиоха ценя не выше…»