Нам сейчас, пожалуй, интереснее всего в этих строчках еще одно свидетельство о том, что патетическое завывание в постановках расиновских пьес – позднейшая выдумка, самому Расину чуждая и в намерения его никак не входившая. Луи же был занят более всего тем, чтобы подчеркнуть чисто деловой характер отношений автора и актрисы. Но усилия добродетельного сына охранить от злых языков отцовскую репутацию столь же трогательны, сколь несостоятельны.

Когда маркиза де Севинье отрывалась от благочестивого чтения трудов Николя, чтобы полистать брошюрку аббата де Виллара с критикой «Береники», ею двигало не простое легкомыслие и не чистая страсть к театру. У маркизы были свои причины интересоваться всем, что касалось этой пьесы, ее автора и особенно исполнительницы главной роли. 18 марта 1671 года маркиза писала дочери: «Ваш брат между Нинон и одной актрисой, и во всем этом – Депрео». Нинон – это очаровательница Нинон де Ланкло; она на тридцать два года старше Шарля де Севинье, что не мешает ей быть для него притягательной. Знаменитого сатирика и законодателя литературных вкусов Никола Буало современники знали под именем Депрео, чтобы не путать с его многочисленными братьями. А «одна актриса» – это Мари Шанмеле. Спустя две недели маркиза продолжает: «Но как она опасна, эта Нинон! Если бы вы знали, как она рассуждает о религии, вы пришли бы в ужас. Она совращает молодых людей с таким рвением, что может в этом сравняться с господином де Сен-Жерменом… Я очень огорчена тем злом, которое она в этом смысле причиняет моему сыну; не говорите ему ничего об этом. Мы – госпожа де Лафайет[68] и я, – прилагаем усилия вырвать его из сетей столь опасного увлечения. К тому же с ним некая актрисочка и все эти Депрео и Расины, и он платит за ужины. Вот где настоящая дьявольщина».

Итак, суровый Буало и нежный Расин не пренебрегали веселым застольем в обществе красивых, дерзких, очевидно не ханжествующих женщин и их поклонников-повес. Еще через несколько дней маркиза пишет: «Поговорим немного о вашем брате; он получил отставку у Нинон. Ей надоело любить, не будучи любимой. Она потребовала обратно свои письма, и они были ей возвращены. Я была очень рада этому разрыву… Но это не все. Когда все кончено с одной стороны, кажется, будто и с другой все кончается; но это заблуждение. Юная очаровательница [Шанмеле] не порвала с Шарлем, но думаю, что порвет, – и вот почему. Мой сын вчера явился ко мне с другого конца Парижа, чтобы рассказать, какое с ним приключилось несчастье. Ему представился удобный случай, но – смею ли сказать? "Его конек тут пустился наутек"[69]. Это было неожиданно, дама никогда еще не попадала в такую веселую историю. Кавалер, в полном смятении, обратился в бегство, гадая, уж не напустили ли на него порчу. Вам должно показаться забавным, что он сгорал желанием поведать мне о своей неудаче. Мы очень смеялись; я ему сказала, что в восторге от того, что он был наказан через то самое, чем грешил. Он стал валить вину на меня и сказал, что я ему передала свою ледяную холодность, что он обошелся бы без такого сходства и что лучше бы я наделила этим свойством свою дочь…