Войска в «Баязиде» не хранят безусловную верность своему царю и полководцу, а выжидают, улыбнется или нет ему удача:

Сам великий визирь тоже не считает безоглядную преданность повелителю добродетелью мужа, умудренного долгим опытом царедворца, – равно как и веру в человеческую благодарность:

И настолько прочно эта пьеса замкнута в границах земных, природных понятий, что даже религия лишается здесь своего основополагающего качества – сверхприродности – и превращается в простое орудие, полезный придаток мирской власти:

Между тем, Акомат, высказывающий эти низменно-трезвые суждения, отнюдь не злодей-макьявель, как Нарцисс. Он не просто мудр и предусмотрителен, а еще и горд, храбр, деятелен, участлив, любим своими солдатами и приближенными, готов все ставить на карту для спасения тех, кто ему доверился. Но он воплощение практического – житейского и политического – опыта и принимает в расчет лишь то, что можно рассчитать, что вмещается в рамки человеческого здравого смысла. За этими рамками остается не только идеальное и сверхъестественное, но и вне-разумно естественное: страсть.

Обстановка чужой, загадочной и враждебной, нехристианской страны – не просто подходящая декорация для царства непросветленного, не возвышающегося над собой духа, это органически наилучшая среда для его бытования. Восток, каким видели его тогдашние европейцы, – вот почва, на которой и не может произрастать милосердие, самоотречение, верность. Зато и страсть здесь должна достигать неведомой европейцам знойности, неумолимости и изощренности.

Что касается Роксаны, этой розы сераля, то она вполне подобным представлениям отвечает, и сам Расин отражал ставшую уже привычной, едва ли не скучной, критику таким тонким замечанием: «Кое-кто высказывал мнение, что мои героини слишком сведущи в любви и чувства их чрезмерно утонченны для женщин, рожденных среди народа, который до сих пор пребывает в состоянии варварства. Не стану ссылаться на свидетельства путешественников, а только напомню, что действие происходит в серале. Вряд ли на свете есть еще один подобный двор, при котором любовь и ревность были бы столь же хорошо известны, как там, где заперто вместе столько соперниц, пребывающих в вынужденной праздности и не знающих иного занятия, кроме как совершенствования в искусстве обольщения и любви».

Действительно, Роксана без остатка поглощена своей нежданно вспыхнувшей страстью к Баязиду; в ее душе нет места для иных чувств – ни для благодарности Мураду за его любовь, за его доверие, за титул султанши, данный в обход обычая; ни для угрызений совести за нарушение обетов; ни для страха за собственную жизнь; ни для жалости к самому Баязиду. Это страсть жадная, и насытить ее может только ответная страсть, столь же повелительная и безоглядная. Никакой подмены тут быть не может: брак с ней, то есть свобода и трон, или смерть – таков выбор, который она предлагает Баязиду, и условия выбора надо понимать буквально. Баязид же откликается лишь уклончивыми недомолвками (что уже оскорбительно для страсти), ссылками на законы и установления, преступить которые ему мешает честь, а когда наконец тайна его любви к Аталиде – истинное препятствие к браку с Роксаной – открывается бесповоротно, он силится удовлетворить султаншу жалким даром – благодарностью: