Колебания на вершине

Колебания на вершине

В очередь с «Титом и Береникой» на сцене Пале-Рояля шла новая комедия Мольера – «Мещанин во дворянстве». Для Мольера эта пьеса – попытка иного, не учительского, не моралистического взгляда на соотношение «вещей» и «слов», истины и заблуждения. В «Тартюфе» они противостояли друг другу как правда и ложь, и ложь требовала бичующего разоблачения и непримиримого искоренения, а правда – деятельной защиты. В «Мещанине» они кружатся в одном хороводе, перетекают друг в друга, как явь и сон, действительность и воображение, и комедия предстает не столько наставительным уроком, справедливой раздачей наград и наказаний, сколько веселым карнавалом, игрой, где все в выигрыше, где пороки, мании и бредовые наваждения оборачиваются не бедой, а шуткой, смягченные, обезвреженные, преображенные с помощью искусства, фантазии и снисходительности к слабостям человеческим… Мольер подходил к последнему кругу своей жизни, и казалось, что путь его, как путь Шекспира, был отмечен особой мудрой завершенностью: от кипения сил и безоблачных надежд в юности – через горечь разочарований, разлад с собой и с миром в зрелые годы – к просветленной умиротворенности под конец.

Но то был тайный, глубинный смысл пьесы, может быть, и самому Мольеру лишь властно брезживший, но отчетливо не внятный. А непосредственным материалом для маскарадных затей в очередной комедии ему послужило недавнее событие, взбудоражившее двор и самого короля: прибытие в Париж посланника турецкого султана. Людовик старался ослепить чужеземца великолепием Версаля, как бы символизировавшим само величие Франции. Но невежа-турок вел себя крайне заносчиво и даже имел дерзость сказать, что у его господина конь украшен богаче, чем здесь разодет король.

Это анекдотическая сторона дела; но у французов были и более серьезные причины интересоваться Блистательной Портой, войска которой вскоре грозно станут в самом центре Европы, у стен Вены. Военное могущество Оттоманской империи тревожило политиков, пряная таинственность экзотической страны волновала воображение дам. Книгу по истории Турции, вышедшую в Лондоне, тут же перевели на французский; рассказы, сплетни и домыслы немногих дипломатов и путешественников, побывавших в Стамбуле, жадно ловились. Короче, Турция и все турецкое были в моде в Париже 1670 года. Использовать эту тему была счастливая мысль Мольера.

Но «Мещанин во дворянстве» – комедия-балет, где многие вольности допускаются. А Расин осмелился сделать Турцию, к тому же почти ему современную, местом действия своей новой трагедии – «Баязид». Такое было не то чтоб неслыханно – пьесы на восточную, и именно турецкую, тему шли на парижской сцене несколько десятилетий назад. И все же привычной обстановкой трагедии была античность, римская история или греческий миф; гораздо реже – средневековая Европа, Испания, как у Великого Корнеля, Англия, как у его брата Тома, вели Мольеру подобный выбор сюжета для комической интермедии почти наверняка сулил успех, то для Расина в обращении к современной экзотике была заключена некая доля риска. Впрочем, он занимал уже в литературно-театральном мире положение столь прочное, что мог этот риск себе позволить и даже сделать ставку на такое дразнящее, но не чересчур смелое нововведение.