Но когда Баязид, повинуясь, и в самом деле отправляется к Роксане в надежде снова смягчить ее уклончивыми речами и еще на какой-то миг оттянуть развязку, у Аталиды появляются основания заклинать саму себя:

Тщетно. Баязида, упоенного удачей своего свидания с Роксаной, Аталида встречает не упреками, не гневом ревности, но тем, что гораздо невыносимее: уверенностью в его измене и шантажом с помощью кроткого самопожертвования. Так сказать – «Будь счастлив, дорогой, не думай обо мне; а я – чтобы не мешать тебе, я просто умру» именно соблазн такого шантажа и сумела превозмочь в себе Береника:

Баязид.

Аталида.

Оказывается, приносить себя в жертву – вещь непосильная. Трудно, почти невозможно, скрывать жертву от того, ради кого она приносится, и не ждать от него награды и вечных угрызений… Чем может ответить влюбленный на такую жертвенность паче укора? Разумеется, Баязид спешит разрушить все, чего, повинуясь приказу Аталиды, он добился у Роксаны, и своей нарочитой холодностью зароняет в сердце султанши худшие подозрения – то есть делает еще один шаг навстречу гибели. Остается последняя надежда: Роксана любит Баязида, в ее душе эта страсть будет бороться с ревностью и оскорбленной гордостью, и кто знает, быть может, и победит. Но и тут в самое ответственное мгновение Аталида попадается в расставленную Роксаной ловушку, не находит в себе сил скрыть отчаяние и тревогу; ее обморок позволяет хлопочущим над ней служанкам Роксаны обнаружить спрятанное на груди письмо Баязида – неопровержимую улику, последнее доказательство. Спасение становится невозможно. Вина за гибель Баязида и вправду ложится на любящую и кроткую Аталиду так же, как и на ревнивую Роксану, и на жестокого Мурада. А между тем Аталида действительно любит Баязида, действительно готова отдать свою жизнь взамен его. Вина ее, конечно, невольная.

Но в том-то и дело, что в «Баязиде» никому не дано прорваться за пределы природы, а природа отравляет ядом себялюбия даже самые чистые души. В жизни эта страшная работа может совершаться открыто и явно, у всех на глазах, а может протекать тайно, в тех глубинах сердца, куда ничей взгляд (особенно же свой собственный) проникнуть не может. В действии «Баязида» сокровенные, «подземные» порок и слабость словно материализуются и убивают. Губят именно то существо, чья жизнь для разумной, любящей, открытой части души дороже всего на свете.

И это столь важно для Расина, что сам предмет таких учительных, беззаветных и смертоносных чувств двух женщин, Баязид, оказывается обделенным авторским вниманием и (едва ли не единственный случай в расиновском театре) почти лишенным измерения в глубину, а потому, в сущности, почти не определяет действия. Он присутствует только как необходимое для движения сюжета звено, откликаясь так или иначе на призывы, мольбы и угрозы, исходящие от Роксаны, Аталиды или Акомата. У него есть роль и место в разыгрывающейся драме, но своей внутренней драмы нет. Не зря же он не произносит монологов-исповедей, не поверяет своих тайных душевных метаний наперснику: у него нет глубинных тайн, есть только секреты житейской интриги.