Так «Баязид» становится самой безысходной расиновской трагедией. В «Андромахе» свет брезжил из великого, героического и идеального прошлого. В «Британике» был возможен прорыв вширь, прочь от проклятых дворцовых стен. Герои «Береники» внутри себя, в самом средоточии своей душевной жизни находили силы, чтобы очиститься и преобразиться ценой самоопределения. Но в сладкую духоту султанского сераля живительная влага благодати не и потому в «Баязиде» от природной скверны спасения нет нигде и ни для кого. Если «Береника» дальше всех пьес Расина отстояла от янсенистского сурового взгляда на человеческую природу, на исход всех попыток борьбы с ней собственными, человеческими силами, то «Баязид» едва ли не самым прямым и беспощадным образом янсенистские воззрения воплощал и подтверждал.

Странно только, что Расин вновь обращается к ним именно теперь, когда он на вершине мирского успеха, признания и славы. Но у внутренней жизни человека свои законы, свои пути, не всегда совпадающие со внешними обстоятельствами его судьбы. Без сомнения, мудрость пор-рояльских наставников в душу Расина была впечатана глубоко и дремала там до поры до времени. Можно только гадать, какой толчок вернул Расина к настроениям ранней юности. Но что поворот этот произошел (пусть пока на краткий миг), «Баязид» свидетельствует со всей определенностью.

Встречен был «Баязид» рукоплесканиями столь громкими, что можно было не заботиться о том, единодушны ли они. Конечно, хулители находятся, а похвалы иной раз имеют кисло-сладкий привкус. «Корнелисты» остаются верны идеалам своей молодости и своему кумиру при всех условиях, вопреки очевидности и даже собственному чутью; так, впрочем, и бывают по большей части с идеалами и кумирами юности. Маркиза де Севинье, еще не видев пьесы, заранее предубеждена против нее; посмотрев же, сначала не может скрыть, что впечатление было сильное, но вскоре берет себя в руки, все достоинства спектакля приписывает игре Шанмеле (кого играла Шанмеле, Роксану или Аталиду, доподлинно неизвестно – своего Лагранжа у Бургундского отеля не было; известно только, что автор и актриса долго колебались в выборе), и окончательное ее суждение, которое она сообщает дочери с очередной почтой, таково: «Я хотела бы послать вам Шанмеле, чтобы подогреть немного ваши впечатления от пьесы. Баязид – персонаж совершенно ледяной; нравы турков дурно схвачены, эти люди не придают такого значения женитьбе; развязка совсем не подготовлена – нельзя понять причин такой ужасной бойни.

При всем том, в пьесе есть места приятные, но ничего подлинно прекрасного, ничего возвышающего, ничего похожего на те тирады Корнеля, которые бросают нас в трепет. Дочь моя, остережемся сравнивать с ним Расина, будем всегда чувствовать разницу; в сочинениях этого последнего есть места слабые и вялые, и дальше "Андромахи" он никогда не пойдет; "Баязид" много ниже, по мнению многих – и по моему тоже, если позволительно ссылаться на саму себя. Расин пишет свои пьесы для Шанмеле, а не для грядущих веков. Утрать он молодость, остынь его страсть – и его будет не узнать. Итак, да здравствует наш старый друг Корнель! Простим ему неудачные строки ради тех божественных, возвышенных красот, которые так нас восхищают: в них сказывается мастер, и они неподражаемы. Депрео в своем приговоре еще суровей, чем я; одним словом, это хороший вкус; придерживайтесь его».