Протеже братьев Корнелей Донно де Визе в своем «Галантном Меркурии» вынужден выражаться осторожнее – все-таки печатное слово. Он осыпает Расина похвалами, подчеркивая, что передает лишь общее мнение, и не забывает (тоже как бы не от своего лица) повторить уже знакомые обвинения в том, что Расину не важны правда истории и правила искусства, лишь бы нравиться – а нравится он потому, что нравится дамам. Но своей цели он достигает, и неистовые поклонники, не находя ему достойного места на французском Парнасе, ставят его где-то между Софоклом и Еврипидом. Но, проницательно и с полным знанием дела добавляет Донно де Визе, «соперники этого французского Еврипида, мне кажется, очень хотели бы видеть его уже там, где пребывают ныне эти греческие знаменитости, пусть даже память его была бы покрыта такой же славой, как та, что заслужили они».

Впрочем, все это булавочные уколы, раздражающие, но не меняющие основного. Нападать на Расина в открытую не смеет никто. И сам он относится к критике куда благодушнее: тон предисловия к «Баязиду» много спокойнее, чем к предшествующим пьесам. А через год после премьеры «Баязида», в январе 1673 года, происходит событие, словно ставящее печать официального признания на грамоте расиновской славы: его избирают в Академию.

Избрание это проходит не без скрипа и больше похоже на назначение сверху. В 1672 году умирает канцлер Сегье, покровитель и опекун Академии, и неутомимый Кольбер берет и это дело в свои руки. Под его внимательным надзором Академия обретает престиж и вес важного государственного учреждения. Для ее заседаний отводятся залы в самом Лувре. Среди ее членов теперь немалую часть составляют приближенные короля, вельможи, князья церкви: сам Кольбер, герцог де Сент-Эньян, маркиз де Данжо, архиепископ Парижский, Боссюэ… Так что когда десять лет спустя Академия забаллотировала Лафонтена, появилась эпиграмма, где от лица поэта говорилось:

Все дело в том, продолжает автор эпиграммы, что Лафонтен не герцог, не епископ, не граф, не кардинал, не министр и не маркиз.

(В действительности, впрочем, дело было не в этом: король не мог простить Лафонтену его верности Фуке, а Церковь была недовольна его образом жизни).

Другая же часть Академии – собственно литераторы, историки, поэты, эрудиты: Корнель, Шаплен, Кино, Барбье д’Окур. Большинство из них имеет какие-то государственные должности – синекуры, более или менее почетные и доходные. Но кое-кто этим не обзавелся. Во всяком случае, липших денег ни у кого из них нет. Поэтому для них немалую важность имеет еще одно кольберовское нововведение. В своей страсти к порядку министр сделал заседания Академии регулярными и учредил специальные жетоны, которые выдавались присутствовавшим на заседании академикам. За каждый жетон по окончании заседания отсчитывалась небольшая сумма денег. Как сказано в документе (как раз от 2 января 1673 года): «Секретарь Академии… разделит сорок жетонов, положенных на каждое собрание, среди тех академиков, что будут на нем присутствовать… Присутствующий будет считаться тот, кто явится на место заседания прежде назначенного часа и покинет его лишь тогда, когда истечет назначенный час… Время будет сверяться по настенным часам с боем, имеющимся в Академии… В случае, если после распределения жетонов останется такое их число, которое невозможно будет поделить между присутствующими, то оставшиеся жетоны присоединяются к тем, что будут раздаваться на следующем заседании…»