Черчилль из Ялты отправился в Египет. В Александрии он взошел на борт президентского эсминца «Квинси» вместе с дочерью и сыном. Эта встреча Черчилля и Рузвельта – как бы эпилог их военной дипломатии. Пройдет время и Черчилль подсчитает, что в период между маем 1940 года и апрелем 1945 года он писал президенту каждые 36 часов. Премьер-министр заметил уже после войны: «Ни один влюбленный не изучал капризы своей возлюбленной так, как я это делал по отношению к президенту Рузвельту». В период с февраля по апрель 1945 года темой писем Черчилля все чаще становится недоверие к СССР, стремление добиться действенного англо-американского сближения. Сейчас мы знаем, что Рузвельт в течение всего марта 1945 года откладывал в сторону предупреждения Черчилля о том, что Сталин идет в Польше своим собственным курсом. Помимо прочего, СССР мог всегда утверждать, что его действия диктуются военной необходимостью – что и соответствовало истине. Рузвельт полагал, что выступить вместе с Черчиллем против Люблинского правительства в Польше означало бы совершить явное нарушение ялтинских соглашений, а «мы должны твердо стоять за верную интерпретацию Крымских решений». Он полагал, что в Ялте Люблинскому правительству было открыто дано предпочтение перед остальными политическими силами в Польше: «Мы ведь договорились сделать несколько больший упор на люблинских поляках, чем на двух других группах».

Рузвельта настораживало, когда Черчилль пытался в Москве найти скоординированный между Москвой и Лондоном модус вивенди для Балкан и Средиземноморья. Он не исключал возможности таких договоренностей в принципе, но в конкретной обстановке 1945 года союз Черчилля со Сталиным он исключил как нереальный поворот мировой политики. Он исходил из того, что СССР не может помочь Черчиллю в решении его главной задачи – сохранении империи или хотя бы в ограждении главного пути к имперским центрам через Средиземноморье и Ближний Восток. Слишком многое, помимо идеологии, разделяло главных антагонистов XIX века. Укрепление СССР на Балканах и на Ближнем Востоке сразу же бросало львов британского империализма в объятия любого противника Советского Союза. Лондон не многое мог найти в союзе с СССР. Он многое терял, позволяя ему усилиться.

Не встречая у Рузвельта понимания необходимости опередить Советский Союз в Центральной и Восточной Европе, Черчилль в 1945 году уговаривал главнокомандующего войсками западных союзников Эйзенхауэра «пожать руки русским как можно восточнее реки Эльбы». 18 апреля 1945 г. Черчилль говорил на штабной конференции, что «он не собирается передавать русским те территориальные владения, которые были оккупированы в результате англо-американского наступления в Германии». Черчилль предлагал выставить в качестве объяснения этого необходимость создания общей системы коммуникаций и снабжения войск. Черчилль стимулировал Эйзенхауэра и Монтгомери оккупировать как можно больше немецких земель с тем, чтобы в дальнейшем получить рычаг воздействия на СССР, получить дополнительные козыри на переговорах. Именно в этом время (18 апреля) Черчилль указал, что в Квебеке англичане и американцы провели линию зон оккупации между союзниками по антигитлеровской коалиции «излишне поспешно». Тогда в Квебеке (говорил Черчилль) он не мог предполагать, что войска под командованием генерала Эйзенхауэра получат возможность продвинуться настолько далеко к востоку от линии, которая была предварительно обозначена в качестве демаркационной границы между Советской Армией и западными союзниками. Теперь Черчилль требовал, чтобы британские и американские войска, овладевшие территорией к востоку от этой демаркационной линии, «не отходили назад по первому же грубому требованию приближающегося к ним русского генерала». Со стороны Черчилля такая позиция не могла быть итогом импровизации. Это была далеко идущая политика. Она могла столкнуть СССР и западных союзников уже на той стадии, когда еще имелись значительные очаги германского сопротивления. Тем не менее Черчилль шел и на этот риск. Но Эйзенхауэр видел, к чему может привести такая политика. Он не послал, как предлагалось, танки генерала Паттона в Прагу и не рвался на восточный берег Эльбы. По возвращении из Москвы Эйзенхауэр сказал: «Ничто не направляет русскую политику сильнее, чем желание сохранить дружбу с Соединенными Штатами».