— Но, Муся, ты отлично знаешь, что здесь нет даже этого.

— Смотря как понимать твое «это». Конечно, ничего того, что мы хотели бы иметь сейчас, здесь нет. Но тут мама, отец, тут небо и земля. Ах, Ляля, что еще тебе сказать! Подумаешь: конечно, сама сделала карьеру, теперь легко поучать. Но уверяю тебя: я знаю, что говорю, и даже подумать боюсь о том, что может с тобой произойти. Здесь, мне говорила мама, есть возможность неплохо устроиться. Домнишоара Елена Дическу как будто нашла тебе место учительницы пения в начальной школе…

— Плевала я на благодеяния твоей домнишоары! — взорвалась Ляля. — Старое пугало с замашками монахини!

— Ты грубиянка, и я запрещаю тебе говорить таким тоном об этих женщинах! И вообще: на кого ты только похожа, Лялька? Тетушка Зенобия сказала, что вечером после смерти Ионела пошла в «Белый зал» на танцы. Я сначала не поверила, но теперь готова признать, что она не преувеличивала.

— Большое дело!

— Большое. Не будем говорить, что в те печальные часы ты должна была находиться рядом с мамой, но скажу другое: я единственный раз переступила порог этого зала и раз и навсегда поняла: если хочу добиться чего-то, больше сюда ни ногой! Было мне тогда всего шестнадцать лет. И никаких особых трудностей в жизни не испытывала. Но и удовольствие было так себе. Но это далеко не единственное удовольствие, от которых пришлось начисто отказаться.

— Напрасно тратишь время. Все равно я здесь не останусь. Убегу куда глаза глядят.

— Беги, беги! Но могу сказать, что тебя ждет. Вот только один эпизод. Знакомый режиссер как-то рассказывал, что ему потребовались для массовки двенадцать русских эмигранток, красивых, но дородных, полных. И что ты думаешь? Через полчаса их уже доставили в студию. Надеюсь, поняла?

— Поняла, поняла. Что почему-то издеваешься надо мной.

В темноте, окутавшей комнату, раздались вздохи, которые вскоре перешли в рыдания. Затем Ляля попыталась взять себя в руки, да и, судя по всему, рыдания эти шли отнюдь не от безграничного отчаяния, поскольку голос ее прозвучал довольно четко, когда она сказала:

— Так знай же: в конце концов мне все равно. Если суждено пропасть, значит, пропаду. Посмотрим тогда, что будет с тобой, великой и знаменитой певицей, когда поймешь, что не протянула руку помощи собственной сестре.

И сердито засопела носом.

Мария нервно стукнула по наличнику балконной двери. Вспомнилась сестра Марлен Дитрих. Избалованная, капризная, не очень способная, купалась в лучах славы сестры, и только… Хотя, может, она и не права. Какое у нее право судить девушку? Ведь видела ее только в Зальцбурге, куда публика приезжала развлекаться, принимать участие в празднике. Что ж касается Ляли, то ее Мария знала хорошо…