Но вот шепот затих, женщины вновь зажгли свечи и вручили их каждому присутствующему. Один из мужчин поднялся и, поклонившись в сторону заката, выкрикнул что-то вопрошающим тоном. Люди тихими голосами подхватили и тоже стали скандировать, правда, негромко, нечто наподобие заклятия. Потом те же самые слова мужчина выкрикнул на все четыре стороны света. И Мария вдруг поняла их смысл. «Кто убил вас, люди?» — спрашивал мужчина. А остальные просто повторяли эти слова. Или отвечали на его вопрос? Что это было? Ритуал, обычное паломничество к прежним родным очагам, превратившимся в могилы близких? Или же день поминовения жертв Герники? Но ведь позорный день ее разрушения падает вечным пятном на апрель, сейчас же — конец августа. И все же, как видно, не зря бродила старуха по площадям городков и твердила, словно клятву, святые слова: «Герника арбола».

И в то время как собравшиеся шептали молитву, а может, проклятие, где-то со дна души Марии, из глубин ее существа, стала подниматься и нарастать отдаленная мелодия, которая все укреплялась и укреплялась, порой грозная, предвещающая крах и уничтожение, порой успокаивающая, но вместе с тем полная муки потерь и невосполнимых утрат. То была почти забытая мелодия «Реквиема» Верди. Перед глазами встало озаренное радостью от осуществившейся мечты лицо домнишоары Аннет Дическу, тогдашней, на том давнем концерте. Возникло смутное, стертое временем игривое выражение на лице несчастной Люси. Увидела укор, навеки отпечатанный на синевато-бледном лице мертвого Ионела. Терзала боль от воспоминаний об отце, тоже ставшем для нее теперь одной лишь тенью. И музыка в глубине души стала более грустной и отрешенной — мелодия грозного «Dies irae» перешла в тему «Lacrimosa». Она начала плакать по-настоящему, и слезы ее смешивались со слезами всех этих незнакомых людей, боль, охватившая ее душу, сливалась их с болью.

Ей тоже подали свечу и небольшую кружку с вином. По примеру других она установила свечу на земле, а затем пролила каплю вина, которое, растекаясь по опаленным камням, казалось струйкой крови, напоминавшей о крови безвинных мучеников, некогда поглощенной этой сухой, растрескавшейся от зноя землей. Тема, теперь заполнявшая душу, была тема «Libera me»[60]. Мысли ее снова вернулись к Ионелу, к отцу, к Сандро Моисси, к доамне Нине. К Ивану Мозжухину и к Саше. Да, к Вырубову тоже.

…Гвидо все же уехал. Но под вечер тот же автобус остановился на обратном пути у кучки деревьев. Люди стали молча входить в него. И вот уже остался за поворотом этот клочок священной земли, хотя каждый возвращающийся уносил в душе какую-то ее частицу. Дали снова сверкали серебристой лазурью. Опускающееся к горизонту солнце золотило колеблющееся марево над далекими холмами. Все так же неторопливо проезжали по ухабистой дороге повозки. Но Мария ни к чему не прислушивалась и ничего не видела. Перед глазами все время стоял этот апокалипсический пейзаж, а в ушах звучала непрекращающаяся цепочка имен.