Если порой в самом деле случались ложные воздушные тревоги, то в целом жизнь состояла сейчас из цепи постоянных и вполне реальных тревог. Чем сложнее выпадало мгновение, тем труднее было представить, что произойдет в следующую минуту. Вот и получилось, что беда, хоть Мария и предчувствовала ее, налетела так неожиданно, что чуть не свалила ее с ног. Наверное, впервые в своей тревожной, беспокойной жизни Мария полностью потеряла самообладание.

Густав получил повестку — призывали в армию. Ужас от того, что может случиться с ними, страх и неизвестность перед будущим словно затуманили ей сознание. Куда девалось очарование, волшебство музыки, неизменно служившие ей утешением в самые страшные часы! В мгновение ока она забыла все, во что до сих пор свято верила, о чем мечтала, что сделало ее великой и всесильной. Осталось только чувство страха и бесконечного ужаса, сделавшее из нее обыкновенную женщину, опечаленную и обездоленную, которая изо всех сил цепляется за последнее, что у нее есть, — любовь мужа, ее любовь к нему, последний щит, последняя опора во всем мире.

— Но это невозможно! — прошептала она сухими бескровными губами, когда бледный, понурый Густав сообщил ей новость. — Ты не можешь меня оставить! Не должен уезжать, Густав! Не должен уезжать, чтоб где-то погибнуть! Из меня как будто душу вынимают. Я уже было успокоилась, решив, может, ошибочно, что настанет время и ты войдешь в норму, станешь прежним. Сейчас они хотят совсем тебя уничтожить! Но подумай о нас! Подумай обо мне, Густи, любимый! Если уедешь, я умру. Мысль о том, что тебя в любую минуту могут убить, мне просто не по силам.

— Постарайся быть благоразумной, Мисси. Что можно тебе ответить? Только одно: разве от меня это зависит?

Он и сам не лучше владел собой. Руки, которыми попытался дотянуться до ее виска, заметно дрожали.

— И почему? Почему? — в беспамятстве повторяла она, уклоняясь от его объятий.

Вылетели из памяти все мелкие неприятности и большие беды, которые он доставил ей на протяжении всех этих лет. Она даже на мгновение не хотела вспоминать день, когда он предал ее, подписывая контракт на этот гнусный, подлый фильм, всю силу боли, которую испытала тогда, пропасть, все глубже встававшую между ними в последние годы. Ничего из того, что могло бы облегчить страдания, в памяти почему-то не возникало.

— Упасть перед тобой на колени, попросить, чтоб простила ту страшную глупость, то нелепое преступление перед тобой? — упавшим голосом спросил он. — За то, что привез тебя сюда, что сам сюда приехал? Но чем помогут покаянные слова? И разве есть у нас уверенность, что были бы от всего этого избавлены, если бы остались в Вене?