Удары следуют один за другим. Все ближе, все сильнее. Мария прижимает к груди детей. Чувствует, как дрожат их хилые, хрупкие тела. Кажется, слышно биение перепуганных крошечных сердец. Более того. Рядом с нею, прижавшись к ней, они вообще уже не два тела, охваченные страхом, — всего лишь два сердца, вздрагивающих при очередном разрыве бомбы. А разрывы по-прежнему следуют один за другим, и они все ближе, все ужаснее.

Вокруг слышен шепот, вздохи, переходящие в рыдания. Рыдания становятся все сильнее, затем сплетаются в едином общем хоре, глухое звучание которого вскоре сливается с грозным звучанием оркестра. Печальная мелодия реквиема расплывается над этими жалкими, лишенными воли существами, в которых не осталось ничего, кроме страданий, муки, отчаяния… Музыка звучит в полном смятения сердце Марии. И все нарастает, словно укачивая и пытаясь защитить. Ее измученная душа поет «Salva me».

«Великий боже, обращаюсь к тебе, если ты существуешь. Хоть и знаю, что не прислушаешься ко мне, даже если и существуешь. Знаю, к тебе взывали куда более верующие люди, чем я. Люди из Герники. Из моего родного города и из многих, многих других. Но ты остался безучастен к их мольбам. И все же прошу, умоляю тебя: пожалей хотя бы детей! Пусть умру я, только чтоб дети… Но что такое я говорю? Считай, что ни о чем тебя не просила. Что смогут сделать оставшиеся одни дети посреди этого хаоса, этого ужаса, холода и голода? Делай как знаешь. Разве я не предвидела это? Разве не представляла себе еще тогда, в прекрасный летний день в Испании, в чудесном, дальнем краю, таком красивом и столь же несчастном? Но это апокалипсическое видение было рассеяно появлением мужчины, красивого и любимого, который явился вовремя и явился, чтоб спасти меня. Теперь меня некому успокоить. И нет больше видений — есть жестокая действительность. Если б он и был сейчас рядом с нами, все равно ничего бы не смог сделать».

Она не отдавала себе отчета в том, что давно уже плачет. Слезы текли по лицу, падали на головки прижатых к груди детей.

— Не плачь, мамочка, — вздохнула Кетти. — Не плачь. Если умрем, Фреда нас похоронит и положит на могилы красивые венки из цветов. Фреда добрая.

Внезапно девочка вздрогнула. От чего: от страха? Или оттого, что заплакала?

— Мамочка, а самолеты больше не прилетят?

Начал хныкать и Алекс. С потолка сорвался кусок цемента и свалился на головы сидящих где-то в другом углу подвала. Послышались крики, вскоре, однако, прекратившиеся. Фреда, все это время не подававшая признаков жизни — возможно, уснула еще до начала воздушной атаки, — взяла Алекса на руки. Другой, свободной рукой она обняла Марию.