— Смелей, Мария! Не будем терять надежды, — сказала она. — И молиться богу, — добавила без особой, впрочем, уверенности. — Молиться, да. Сколько уже бог спасал нас. Спасет и на этот раз. — И стала неслышно что-то шептать.

Никто не последовал ее примеру. Мария только что молилась — но никакого душевного успокоения не испытала, хоть и надеялась обрести его. Дети молитв еще не знали. Хотя она же, Фреда, и должна была научить их молиться. Но не научила. Не слишком набожное существо Фреда.

Разрывы стали реже, затем прекратились совсем. Но отбоя все еще не давали. Значит, налет может возобновиться. Старик инвалид в сопровождении двух женщин вышел на улицу, осмотреться. И вдруг убежище сотряслось от немыслимо сильного удара — такого не случалось еще ни разу. Инвалид с женщинами тут же вернулись, плотно закрыв за собой дверь.

— Это уже не самолеты! — закричали женщины. — Это орудия! Русские пушки стреляют по Берлину!

На мгновение установилась могильная тишина, вскоре снова оборванная очередным разрывом. С кем-то началась истерика. Рядом с Марией послышался чей-то торопливый шепот. Кто-то облегченно вздохнул. Разрывы продолжались, но теперь уже в отдалении.

«Наконец-то, — что-то смутное, неуверенное, неопределенное промелькнуло в голове у Марии. — Если переживем и это, быть может, впереди еще будет жизнь. Новая жизнь. А Густав? Где он сейчас? Жив ли еще? Какая трудная весна, господи, какая трудная и жестокая… А зима? Как мы только пережили нынешнюю зиму?

Кто это сказал? Откуда взялись эти стихи? Ах, да. Вспомнила. В ту зиму, когда Густав впервые уехал сниматься на УФА, она перечитывала Рильке. И стихи его заглушали душевную боль. Но что за боли испытывала она тогда? «Не приведи господь, сколько может вытерпеть человек», — внезапно отчетливо прозвучал в ушах голос тетушки Зенобии. Она вздрогнула. Широко открыла глаза. «Опять начинает мерещиться. Может, уже умерла?» Но нет. В убежище какая-то непонятная суета. Дверь открыта, и по бетонной лестнице точно белый флаг спускается полоса света. Александр и Катюша по-прежнему возле нее, осторожно, как смирные старички, грызут сухари, которые всегда были с Фредой и которые неизвестно где и как добывала Гертруда.

— Вы сидите здесь, — твердым голосом сказала Фреда. — Я же выйду, посмотрю, что делается. Попробую добраться домой. Если что-то еще осталось.

…Затем наступил день, когда Мария увидела Фреду плачущей. Впервые за многие годы. Она появилась на пороге бомбоубежища и словно подкошенная опустилась на бетонную ступеньку. Из-за спины на нее падал свет, и в его лучах она казалась облаченной в какую-то мантию из золотистой пыли. Она сидела на грязной, затоптанной ступеньке и, казалось, ни на что не обращала внимания. Сидела и плакала.