— Я вообще на многое способна, — самоуверенно заявила она. — Однако в данное время довольна тем, что есть. Ну так что, начнем?
Мария присела к пианино и по памяти, без нот, взяла первые аккорды увертюры к «Женитьбе Фигаро». После чего лениво, нехотя, перешла к каватине Сюзанны, неистовой и в то же время такой пленительной. Фреда подошла и открыла настежь окна, выходившие на улицу. Был чудесный день начала лета. Солнце пробивалось сквозь растопыренные ладони каштана, бросая пятна света на тщательно подметенный Йозефом тротуар. Сквозь открытые окна вырывался истинный каскад звуков, теряющихся в ослепительно сверкающей листве деревьев и разносящихся далеко вдоль старинной улочки Вольцаллее. Фреда стояла у одного из открытых окон и удовлетворенно улыбалась. Все разворачивалось точно по ее сценарию. Редкие прохожие, услышав эту божественную музыку, исполняемую феерически волшебным голосом, один за другим останавливались на тротуаре. К концу арии перед пансионом «Инге» собралась изрядная толпа, которая стала не только бешено аплодировать, но и требовать, чтоб исполнительница подошла к окну. Удивленная, пораженная этим неожиданным спектаклем, Мария не могла оторваться от табурета у пианино. Фреда с детьми почти силой потащили ее к окну. Многие стали аплодировать еще сильнее — узнали. Узнали все-таки! Махали носовыми платками, посылали воздушные поцелуи, в знак преклонения прижимали к груди руки…
Ах, венцы! Остались такими же, как всегда…
— Ну, что на это скажешь? — многозначительно проговорила Фреда. — Людям всегда необходима музыка.
XV
И все же возвращение в театр оказалось не таким простым делом. Прежнее руководство ушло в отставку, точнее говоря, исчезло без соблюдения каких-либо формальностей. Новое же еще не имело твердого мнения насчет того, как следует поступить с певицей, которая все эти годы пела в Берлине. Не исключено, что она принадлежала к верхушке фашистской интеллектуальной элиты, в особенности если учитывать ее исключительное дарование. Мария написала в Хармиш Рихарду Штраусу, в душе прося бога, чтоб он оказался в живых. И не потому, что вмешательство почтенного старика могло бы иметь немалое значение: она всегда очень уважала его. Тем временем пронесся слух, что в одном из писем из Америки Бруно Вальтер интересовался ее судьбой. Великий дирижер собирался возобновить Зальцбургские фестивали и начал собирать раскиданных по всему миру музыкантов.
И вот наконец подписан контракт с Венской оперой. И первое появление на столь любимой сцене вернуло ей радость, казалось, навсегда потерянную. Волшебная, колдовская атмосфера театра, музыки, лица, озаренные ожиданием тайны, которую она должна перед ними раскрыть. Человеческое тепло, источник которого — признание и признательность.