Эти поздние часы стали тяжким испытанием и для Марии. Боль, которую поначалу прогнали страхи и переживания последних месяцев, с их бесконечными бомбежками, как и полная неожиданностей дорога в Вену, сейчас вернулась снова и стала еще сильней. Густав не подавал никаких признаков жизни. Неужели тоже погиб? Но нет, этого не может быть! Ни за что на свете! А кто это сказал? Погибли тысячи, миллионы людей. Почему же именно он должен избежать общей участи? Однако днем, когда шум возвращавшегося к привычному ритму жизни города врывался в открытое окно, когда каштан сбрасывал лепестки розоватых цветов на подоконник, а солнце игриво рассыпало свои лучи, отражавшиеся на отлично отполированной поверхности пианино, в ней снова возрождалась надежда, что Густав жив. Поскольку слишком уж порой спокойно у нее на сердце; если б верила, что никогда больше его не увидит, все было бы иначе. Однако наступала ночь, и прежние сомнения, одолевавшие ее в часы бессонницы, становились еще мучительнее и безжалостнее.

Днем весь дом был наполнен музыкой. Как и в начале жизни в пансионе, редкие прохожие сейчас так же замедляли шаги у его окон. Оттуда неслись звуки чарующей музыки, арии из знаменитых, хорошо известных каждому жителю Вены опер. Неужели у хозяйки такая богатая коллекция грампластинок?

В театре она еще не показывалась. Со дня на день откладывала визит, несмотря на то что, отправляясь в дорогу, собиралась пойти туда сразу, как только смахнет с туфель дорожную пыль. Сомнения, неизъяснимый страх вдруг напали на нее. На нее, не побоявшуюся отправиться пешком из Берлина, преодолеть все тяготы и превратности пути с двумя маленькими детьми! Сейчас, когда до театра было несколько минут ходьбы, она не могла решиться переступить его порог, войти в высокую, монументальную дверь, одно воспоминание о которой заставляло учащенно биться сердце. То, что до сих пор казалось таким простым и легким, внезапно стало почти невыполнимым. Найдет ли там кого-нибудь из старых знакомых? Вспомнят ли ее после всех этих страшных, безжалостных лет?

Оказалось, что подобные мысли одолевают и Фреду. С тем только различием, что у нее был свой, особый взгляд на вещи.

— Можно войти? — появилась она однажды на пороге с лицом, на котором читалась обычная добрая, многообещающая улыбка.

— Ты уже вошла.

— Да. Но отниму немного времени. Если не помешаю, конечно. Нужно поговорить.

Мария подавила вздох. «Нет. Это не известие о Густаве. Если б оно, сказала бы сразу, без вступления».

— Говори, Фреда, — устало сказала она. — Ты же знаешь, никаких дел у меня нет.