— Опасно здесь задерживаться, сейчас начнутся пожар, взрывы, — надо лишить врага возможности пополняться горючим.

Люди одеты в стеганые фуфайки, подпоясаны ремнями, а на ремнях оружие, и как на нашем заводе, когда ворвалась в нашу жизнь война, страха нет, есть суровость, есть решимость бороться. Заправили мы не только баки, но и любую свободную тару и взвалили сколько возможно было бочек с горючим в кузова. Помогали нам все, а больше всех, отдаваясь весь работе, трудился начальник станции, что нас привел сюда.

— И ты здесь, Евсюков, значит, там уже все… — Кирилл Спиридонович подробно отчитывается перед секретарем горкома и получает, видимо, новые задания, так как слышится: «Есть» — короткий воинский ответ, вмещающий в себе только действия.

Секретарь горкома порекомендовал нам ехать в сторону Гжатска.

— А на Москву надо искать какую-либо оказию, отсюда сами понимаете это невозможно, — прощаясь со мной советовал он.

Мы выезжали ночью, луна по небу блуждала, то появится хрустальная, светлая, то скроется за темной полосой облака, будто за горизонтом, долго скрывается там и снова вынырнет, освещая нам путь, который определяется уже только по карте и по компасу.

Лесная просека, которой казалось не будет конца, вдруг словно оборвалась. Темень густой поросли сменилась простором и светом занимавшейся зари. Колонна выезжала на широкий большак. Справа от дороги проглядывалось сквозь утреннюю дымку рвущееся ввысь с растопыренными ручищами чудовище, которое вблизи оказалось большой мельницей. Она стояла на возвышенности, окруженная простором и доступная всем ветрам. Огромные крылья этой живописной ветряной мельницы казалось вот-вот начнут описывать в прозрачном воздухе круг за кругом. Со скрежетом и шумом завертятся жернова, сминая зерна ржи, пшеницы. В мешки, подвешенные к желобу, посыплется мука — теплая, свежая… А кругом теснятся подводы, нагруженные мешками, слышится веселый людской гомон и видятся высокие пышные караваи хлеба. Но все это только казалось… Вокруг мельницы, на всем пространстве, охватываемом глазом, было тихо и пустынно. Неподвижны были и крылья ветряка. Ветер ударял в лопасти, злился, рвал их, а четыре крыла стояли и только далеко, далеко отдавался их стон.

Поодаль белизной березовых стволов светила роща, Туда, на «привал», направилась наша колонна. Не успели мы расставить машины, замаскироваться, как сюда начал подтягиваться обоз какой-то воинской части.

Утро было свежее, ясное. Закоченели мы все, надо бы побегать, «размяться», а голова прислонилась к дверке машины. Сквозь дремоту ощутила пришедшее тепло — будто с нагревательных печей, когда жара охватывает человека с кончиков пальцев до головы, но сейчас не прикрываешь руками лицо, как на производстве, а радуешься теплу. И в то же время растет какое-то беспокойство, как бы слитки не застыли, раз нет большой жары, раз мне эта лора приятна.