Я слушала его, переживая вместе с ним судьбы всех его товарищей и моего Ивана. Я сжимала руль до хруста пальцев, и сердце огнем горело, но надо было вести машину по трудным лесным и болотистым дорогам…

А когда я оказалась по пути из Подольска в Москву в холодном полутемном вагоне, где никого не видно было, только откуда-то доносился тяжелый одиночный храп, я примостилась на полке, ноги подобрала, чтобы потеплее было, голову к стенке прислонила, закрыла глаза, вот тогда начали медленно ворочаться какие-то тупые свинцовые мысли. Они жгли мозг, словно раскаленные прутья, вонзались в сердце. Больно, трудно дышать, а расставаться с ними невозможно. Стук колес отдавался непрерывным криком «по-мо-ги-те». И перед глазами — совхоз «Пречистое», горят белые хатки, свистят пули, падают люди. Лейтенант рассказывает, а я все будто наяву вижу: как по берегу реки Гжать бежит комиссар батальона, майор Грудницкий, волосы цвета червонного золота сравнялись с пламенем горящих домов. Он бежит к мосту через реку: «Взорвать его, быстрее преградить дорогу врагу!» А фашисты стреляют, рвутся к мосту на мотоциклах. «Взорвать мост, взорвать!» — несется со всех сторон, и все помогают комиссару, а мост не взорван, взрыватель не сработал. Снова попытка взорвать, и в это время крик: «Комиссар ранен». Мост подожгли — пламя, дым, свист пуль. Ничего не замечая, бежит медицинская сестра Асенька. Маленькая, стриженая, с челкой на лбу, она бежит к мосту, где лежит раненый комиссар. Добежала, с бега упала, ухом прильнула к груди комиссара: «Жив, жив!» Руки работают проворно, быстро — рана перевязана. Она ведет его к амбару, где размещены раненые. Он большой, плотный, широкоплечий. Она щупленькая, маленькая, но сейчас она верная опора для комиссара, она никому не передоверит эту дорогую ношу, хотя рядом бойцы. Довела, уложила, и снова бежать: ее помощи ждут другие раненые.

И не успела: пламя охватило амбар. Фашисты окружили его со всех сторон, облили бензином, подожгли, зная, что там раненые.

Крики, стоны, вопли: «Помогите, спасите». И среди этого стона, крика раздался голос четкий, громкий, и все раненые замолкли, услышав его: «Товарищи, бейте фашистов, победа будет за нами!»

Это был голос майора Грудницкого, голос нашего комиссара. Он знаете кто нам, — он роднее отца для нас. Как-то на привале, не доходя Смоленска, он подсел ко мне и просто молчал, сорвал цветок какой-то, долго смотрел на него, а потом взглянул на меня добрыми, вдумчивыми глазами. «Как дела, политрук?» — спросил. Поинтересовался, какие люди в роте, на кого я надеюсь, как на себя и, выслушав меня, начал не то своими мыслями делиться, не то советовать. Заговорил о людях, о доброте, которая именно сейчас нужна, когда трудно, когда идет война. «Только доброта жесткая и справедливая, — сказал майор, — ее должен почувствовать каждый солдат. Вот тогда политрук будет настоящим помощником командира, а часть будет боеспособной».