— Ведь впервые ремонтировали под артиллерийским огнем противника, но поверишь, мы не замечали шума снарядов, я видел только вывернутую шпалу, из-за которой не смогут вовремя уйти отсюда бронепоезда, и уже только в бронеплощадке, когда командир объявил благодарность, я ощутил озноб, мы в любой момент могли оказаться под бронеплощадкой навечно, тогда и вовсе беда была бы, ведь туда подлезть мудреное дело, а тем более уже место занято, — добродушно делился старшина Лобанов с дружком Горгурой, — но ребята наши все же молодцы, никто и не думал об опасности, пока не закончили ремонта.

— Мы тоже, конечно, ни о чем другом, кроме как о выполнении команд, подаваемых командиром, не думали, — говорит Горгура, — но вы-то ведь ничем не были прикрыты и работали.

После первого боя у каждого столько впечатлений, что, кажется, их с лихвой хватило бы на всю жизнь. Однако любой из последующих дней приносит не менее сильные впечатления, они, наслаиваясь друг на друга, мало-помалу становились привычными и уже не будоражили воображение. Мы и не заметили, как огневые налеты на позиции врага постепенно превратились для всех нас в повседневную боевую работу. Чем дальше, тем больше мы понимали как много теперь зависит от воинов-ремонтников, от их поворотливости, сообразительности и бесстрашия.

Не случайно Степан Сидорович, наш комиссар, в наиболее критические минуты оказывался рядом с нами. Никого он не поторапливал, не поучал, — нет, это было не в его обычае, и, однако же, само присутствие этого человека с неизменной, торчавшей в уголке рта толстой цигаркой, заставляло людей подтягиваться и внешне и внутренне, и работа спорилась, хотя и в неимоверных трудностях.

— Трудности взвешивать будем после войны, а теперь надо думать, как лучше воевать, — любил повторять комиссар. И как-то само собой получалось, что никто в дивизионе не сетовал на возникавшие сложности. А ведь еще совсем недавно до того, как мы надели солдатские шинели, не каждый из нас поверил бы, что сможет жить той жизнью, какая выпала нашему дивизиону: в лесу, на колесах, нещадно поедаемые мошкарой, лицом к лицу с жестоким врагом — воздушным и наземным противником, но мы втянулись и вскоре многого не замечали — ведь надо!

Степану Сидоровичу было лет под сорок. Чуть выше среднего роста, с открытым добрым лицом, он отличался завидным здоровьем и стоической выдержкой, ничего не решал сгоряча, а главное, не пытался подменять командиров. Свое мнение высказывал открыто, честно, прямо, и это придавало особый вес его словам. Такой же прямоты требовал и от подчиненных.