Ушел Козырев приободренный, хотя, конечно, боль его сразу не прошла. А комиссар ходил взад-вперед, думая о том, как же дальше помочь старшему лейтенанту в его беде.

— Сидорович, смотрю я на тебя, слушаю и всегда думаю, — пооткровенничал скупой на слова командир, — щедро же наградила тебя природа каким-то особым даром — уметь найти для другого те единственные слова, которые так необходимы человеку именно в эту минуту.

Степан Сидорович слушал командира, опустив голову, смущаясь, даже краска выступила на лице.

— Да какой тут дар. Этому обращению с людьми научил меня заводской коллектив, где я вырос и работал, а главное, партия — она нас учит быть всегда среди людей, помогать людям, и все такое… — и, смущаясь, закончил этот разговор, словно проглотив что-то.

Правильно говорил комиссар, и все же мне всегда думалось, что Степан Сидорович действительно обладал особым даром в общении с людьми и именно эти качества характера сделали его в буквальном смысле слова — совестью нашей части.

Густой туман, казалось, прижимает к земле — все покрылось влажной изморозью, и вдруг в такой мгле, в такую рань — воздушная тревога. Нас разыскивала «рама». Висела, можно сказать, чуть ли не над самыми нашими головами, но немецкий воздушный разведчик видел под крылом самолета лишь рощу да болотную топь. Вот что сделала искусная маскировка!

Запасные пути — места стоянки подразделений бронедивизиона, — благодаря стараниям бойцов, преобразились — теперь это была «роща», неотличимая с воздуха от той, что подступала к железнодорожному полотну. Пути были прикрыты матами, сплетенными из веток руками бойца хозвзвода Косоротикова.

— Гляди-ка, даже головы не поднял, — комиссар кивнул в сторону Косоротикова, глаза его потеплели.

Да, Косоротиков уже ничем не походил на того настороженного, боязливого человека, каким мы видели его совсем недавно, когда бронепоезда только еще шли в сторону фронта.

…Мерно постукивали на стыках рельсов колеса. Начинался рассвет. Внезапно из низко нависших над бронепоездами свинцовых туч тогда тоже, что называется, вывалились вражеские бомбардировщики.

— Воздух!

Мгновение — и зенитчики открыли огонь, заработали пулеметы. Грозно поднялись стволы танковых пушек. Взрывы сбрасываемых с самолетов бомб сотрясали все вокруг. Броневые листы рубки, где по указанию командира находились связист и я, трещали. Казалось, еще секунда и они развалятся, разлетятся.

Связист, с виду чуть ли не подросток, судорожно прижав телефонную трубку к уху, вскакивал при каждом взрыве и смотрел на меня широко открытыми, полными ужаса глазами. Когда же осколки ударили, заплясали по броне, он отпрянул от стенки, плашмя бросился на пол, не выпуская, однако, трубки из руки. Я неотрывно глядела в щель. И вдруг…