Днем и ночью, в метель и в стужу, дежурили в этой башне диспетчеры — пожилой мужчина в шапке-ушанке с алой звездочкой («командир один подарил, хорош был человек, не знаю, жив ли, нет ли»), в изрядно поношенной стеганке и молоденькая девушка, вернее, девочка, тоже в ватнике, в грубых мужских башмаках, с двумя короткими косичками, туго перевязанными узкими желтыми ленточками и то и дело падавшей на глаза каштановой челкой. Возвращаясь с боевого задания, мы часто останавливались возле диспетчерской, чтобы связаться с депо и договориться о ремонте.

— Калиныч! — кричала в трубку девочка-диспетчер. — Слушайте, с вами хочет поговорить Борис Павлович.

«Калиныч» был диспетчер в Бологое, а «Борисом Павловичем» называли по телефону наш бронедивизион.

Диспетчеры — быстрая, сообразительная девушка и никогда не терявший присутствия духа пожилой мужчина — были первыми, кто нас встречал и провожал, кто посылал добрые слова вдогонку и прощальный взмах руки: «Ждем живыми и невредимыми!.. Удачи вам!..» Когда бы ни появлялся «Борис Павлович», эти двое в любой час суток и при любых обстоятельствах находились на своем посту в башне. Здесь же, на узком топчане, спали по очереди, если выдавался час-другой, тут же и ели наскоро, сварив в котелке перемерзшую картошку. «Собрал вот ее невыкопанную, промерзла, правда, но ничего, сладит, приятно». Запивали картошку крутым кипятком.

Бомбежка…

И сколько бы раз не повторялась эта «охота за жизнью» вражеской авиации, к ней не привыкнешь. Если ты не прячешься от шальных осколков, от прямого попадания, то есть сила необходимости, есть сила долга, которые подавляют инстинкт самосохранения. Такая сила рождается в минуты смертельной опасности, нависшей над народным добром, над своими людьми. Тогда чувство страха отступает перед взрывом энергии, перед порывом к действию.

В тот день, после очередного огневого налета, бронепоезда бесшумно возвращались «домой». Свинцовое небо, казалось, прижимало, давило своей тяжестью. Изморозь густо покрыла стволы пушек и пулеметов, бронированные площадки и стенки паровоза. И вот из этой низкой облачности внезапно вынырнули самолеты противника, мы услышали их гул одновременно с воем падающих бомб.

Сколько было вражеских самолетов — трудно сказать. Бомбы, казалось, падали со всех сторон, хотя враг был встречен сильным огнем наших зениток. Одновременно стреляли несколько десятков пулеметов бронепоездов. Треск пулеметных очередей, свист снарядов и бомб, рев пикирующих самолетов, взрывы бомб, и неизвестно где они рвутся и где их нет, крики, стоны, пожары, и среди этого хаоса, где, казалось, земля, словно смерч на море, возмущенно взрывалась и стонала, где с неистовой силой взлетали бревна и шпалы, камни и щебень, дым и пыль, — вот в этом кромешном, страшном аду вихрем носилась девочка-диспетчер с непокрытой головой с двумя короткими косичками, перевязанными желтыми узкими ленточками от конфетной коробки мирного времени.