Короткие каштанового цвета волосы падали все время на глаза, словно пытались закрыть эту картину ужаса, а она отбрасывала их рукой и то мелькнет, то вновь исчезнет, будто и не замечая опасности.

А выстрелы гремят, бомбы падают, рвутся.

А где же она, эта девочка-воин?

Вот она добежала сюда, перевела стрелку бронепоездам на выход со станции и тут же, то падая, то поднимаясь, снова бежит.

«Куда же ты, дите, — ведь там горит пакгауз, горит состав, земля горит!»

А она бежит, на путях еще два воинских эшелона. Надо спасти. И только она знает, куда какую надо стрелку перевести, чтобы их выпустить со станции.

Вот она уже у диспетчерского аппарата, глотая горькие слезы, сообщает сведения на соседнюю станцию о выходе эшелона.

Она не остается в диспетчерской, — ведь налет еще не кончился. Если не предусмотреть, не обеспечить отправку эшелонов, составов, погибнут люди, погибнет военное имущество. И прикрываясь ладонью, пригнувшись, стараясь стать еще меньше, незаметнее, она опять нырнула в ад.

Чувство ответственности за судьбы людей, за судьбу своей Родины носит ее на крыльях смелости, придает ей отвагу, придает ей силы, парализует страх, превращает эту девочку в истового воина.

Потом, позднее, когда все улеглось, я долго размышляла об этой девушке. В ней не было ничего особенного. Ничто не говорило о тех свойствах ее натуры, которые с неожиданной силой проявились в ту адову бомбежку. Обычная девочка. Бойцы и командиры ласково называли ее Тусенькой. И только капитан, командир флагманского, называл девочку эту Тасей и на вы.

Тасей она представилась и нам с комиссаром. Показала остатки их разбомбленного дома, от которого сохранилась только труба от печки да один угол. Там висело красивое панно: «Это мама вышивала, и я не могу его снять…»

Для Таси этот дом, пусть разрушенный, как бы стал памятником ее погибшей здесь при бомбежке матери. «А папа наш убит в первые дни войны, под Ленинградом».

Тася говорит, что живет теперь в доме Кузьмы Ивановича, старшего диспетчера, но мы знаем, что она туда почти и не заглядывает, диспетчерская — вот где теперь ее родной дом.

— А немец висит над нами и днем и ночью, — и она с трудом переводит дыхание.

В обычной обстановке девочка-школьница и только. А здесь, в диспетчерской прифронтовой полосы, — настоящий воин, только что не в форме и не при оружии.

Личное горе уже не вызывает слез. Закаменело сердце. И только тогда отворила его радость, когда с соседней станции сообщили, что два немецких самолета, подбитые зенитчиками «Бориса Павловича», с хвостами дыма и пламени упали неподалеку от расположения противника. Вот когда глаза Таси вспыхнули, загорелись: