— Эвакуационная машина доставлена, разрешите выручить наши застрявшие экипажи, — чересчур громко, как всегда, когда он волнуется, докладывает Лысов.

Взглядом еле успеваю остановить Злацина, который готов был сорваться с места и обнять этих парней, — ведь вылазка эта предпринята ими на свой страх и риск, они ни с кем ее не согласовали, следует ли поощрять такие действия? Как и тогда, в Харькове, где команда шоферов увела задержанные военным патрулем грузовые машины, меня охватывают противоречивые чувства. Но дорога каждая секунда. И вот уже трофейная эвакуационная машина «лухс» двинулась на выручку нашим танкистам. За командира — капитан Пустовойтов, помочь ему вызвался старший техник-лейтенант Злацин.

— Подъехали деликатно, двигатель, и тот не дышал, — с жаром рассказывал потом Злацин. — Фрицы, наверное, что-то учуяли, постреляли на всякий случай из пулемета. Мы, конечно, молчок. Тьма кромешная, будто специально для нас — ни зги. А Лысов с Шевчуком — артисты! — умудрились прицепить трос к танку, не обнаружив себя ни единым звуком. Даже капитан, — Злацин кивнул на Пустовойтова, — и тот ничего не услышал, а ведь стоял наверху на корпусе танка.

— Только почувствовал: а машина-то движется, — засмеялся Филипп Фомич.

— Нет, вы только представьте себе, — черные глаза старшего техника-лейтенанта горели от возбуждения, — вытащить из-под самого носа фрицев три наши боевые машины… Ай да мы!

Из доклада Лысова, однако, следовало, что ничего особенно не произошло.

— Затаились. Прицепили с Шевчуком трос, и вся игра, — деловито пояснил он. — А танки? Танки комбат со Злациным вытащили, их заслуга.

За смелость и находчивость, за солдатский подвиг Шевчук и Лысов первыми из «колымцев» были представлены командованием к правительственной награде.

Чуть развиднелось. Теперь, когда напряжение спало, мы почувствовали, что зверски голодны. Хозяйка хаты, Наталка, подает в круглой глиняной миске духовитую рассыпчатую картошку, ставит на стол тарелки с солеными хрусткими огурцами, приносит шматок сала. Вкусно! Мы уписываем за обе щеки этот поистине великолепный ужин, нет, вернее, уже завтрак, а Наталка между тем выспрашивает, не повстречался ли нам где ее Грыцько, он тоже танкист. Двое детишек подрастают, а отца не помнят: сынишке, старшенькому, два года было, когда отец ушел на войну…

Она смотрит и не может насмотреться на нас, верит и не верит своему счастью: вот они, перед ней, воины-освободители, за ее столом, в ее хате, где еще вчера хозяйничали и помыкали ею и ее детьми проклятые гансы…

— Скидывайте свои гимнастерки, живо состирну, — радушно предлагает она. — Вода вже закипела.