Вместо того чтобы испытывать славян ударами германского бича, которые только поднимали дух русских, надо было просто оправдать их ожидания. Дать им свободу, не политическую, о которой они понятия не имели, а гражданскую. Ведь это так просто – выделить в собственность кусок земли и дать разрешение держать скот. Неприятие советской системы у сельского населения можно было легко разбудить: стоило только предоставить свободу хозяйственной деятельности и дать почувствовать, что в этом вопросе они защищены законом.

Вдалеке от наших передовых позиций в тылу возводилась вторая линия обороны. Здесь сооружались глубокие бункеры. Через каждые 200 метров женщины и дети рыли четырехугольные котлованы 6 метров в глубину, такие громадные, что в них легко поместился бы жилой дом. Нашему полку предстояло занять эту оборонительную линию, и мы с де ла Валле проехали вдоль нее на машине, из окошка наблюдая за проведением работ. Оборонительные сооружения назывались линией Зиберта, по имени брата баварского премьер-министра и командира 44-й рейхсгренадерской дивизии «Хох унд дойчмейстер».

– Для чего возводятся эти укрепления, если приказ гласит удерживать передовые позиции? – поинтересовался я.

– Это тыловой рубеж. В случае прорыва противника здесь его будет ожидать глубокоэшелонированная оборона.

– В земле? – не понял я. – Как же тут планируется воевать?

– Бункеры будут соединены между собой траншеями, как во времена Первой мировой войны.

– Но танки легко пройдут через них!

– Отставить вопросы! – заявил де ла Валле и брезгливо стал наблюдать за рытьем глубокого котлована.

На его дне женщины лопатами выгребали грунт и бросали его на тачки, стоявшие на своеобразных пандусах, оборудованных вдоль стен. Оттуда эти тачки наверх поднимали уже дети. Строительство напоминало возведение гигантских античных сооружений. Внизу толкались пестро одетые люди, преобладали красные, коричневые и желтые расцветки. Доносились сдавленные возгласы, стук лопат, шорох осыпающегося песка. Во время дождя ямы заливало, и женщины вынуждены были работать, стоя по колено в воде.

– Какой позор! – воскликнул де ла Валле. – Использование рабского труда!

– Под Харьковом мы видели, как русские заставляли работать женщин и детей днем и ночью, – заметил я.

– То они, а то мы! – отозвался он. – Для нас это позор!

– А что представляет собой генерал?

– Настоящий солдат. – Подполковник помолчал немного и добавил: – Знаете, все злятся на наших политических руководителей. Это я вам говорю!

Де ла Валле не произнес больше ни слова, но я и так знал достаточно. Генералу довелось сражаться в окружении под Демянском^[169], что являлось серьезным испытанием в его жизни. Как профессиональный военный, он обвинял во всем политиков и вообще не принимал политику как таковую. Но он не мог не замечать, что его презрение к политике в нашем случае имело более глубокий отклик, чем обычно. Генеральское отвращение по отношению к политике в моральном плане не могло не отразиться на настроениях всего офицерского состава. Не терпел он и выскочек. Генерал относил их к разряду таких людей, которые действуют из «слепого повиновения» и побуждений угождения начальству и на которых охотно опиралась власть Третьего рейха, в чем и была ее слабость. Поэтому генерал добился, чтобы 60 процентов лейтенантов и гауптманов в его дивизии являлись кадровыми унтер-офицерами. Такие люди, как Шперл, быстро вырастали у него в командиров.