– Нервы, господа! – вставил свою реплику врач. – Это все нервы! Когда начинают сдавать нервы, то опасности подвергается вся субстанция.

Я так и не понял, какую субстанцию он имел в виду. Где она находилась? Можно ли было ее ощутить? Может быть, она крылась в неразрешимых загадках истории? Мы бросали в смертельную мясорубку последние остатка разума, миллионы рабочих с заводов и фабрик, привлекая последние силы нашей экономики. И все это только для того, чтобы насытить неутолимый аппетит смерти! Словно отзываясь на мои мысли, неистовая гроза сменилась легким дождичком, а потом и вовсе прекратилась. Не являлось ли это свидетельством того, что все люди, все народы переносят страдания только по велению Божьему? А страдания невинных благодаря усилиям глубоко верующих ложатся затем на весы справедливости и имеют поэтому глубоко скрытый смысл? Нам не дано знать, что означают исторические события сами по себе, и они не зависят от наших представлений, мнений и переживаний!

Это было в последний раз, когда нам удалось собраться всем вместе. Уже через две недели обстановка круто переменилась и начались серьезные изменения в дислокации войск. Но еще до этого генерал отправился в отпуск лечить свои зубы. Что ж, его можно было понять, ведь ему перевалило уже за 50. С прощальной вечеринки, устроенной по этому поводу, полковник довел до нас одну интересную фразу, характеризующую саксонский образ мыслей командира дивизии: он, видите ли, был рад выбраться из этого дерьма. За себя генерал оставил полковника Курца.

Мы ничего не знали о надвигающихся событиях и вели прежний образ жизни, ездили по окрестностям и даже построили новое сооружение для напрыгивания молодых лошадей без всадника в виде ограниченной заборами дорожки. Моя Волга показала себя наилучшим образом и взяла все препятствия без всяких помех.

– Отлично! – воскликнул Хюллер и поднял планку еще на полтора метра. – А теперь через барьер со всадниками!

Он первым поскакал на препятствие, я за ним. Но перед самым барьером моя Волга встала как вкопанная, я вылетел из седла и, описав большую дугу, перелетел через планку и, падая, ударился затылком так, что потерял сознание.

Встать мне удалось только через три дня. Меня шатало, но все же доктор разрешил небольшие прогулки на свежем воздухе. Меня не радовали ни солнце, ни бодрящий ветерок, ни возможность окунуться в реке. В голове крутились мысли о том, как лучше держать поводья, обезопасить внезапное торможение. Затем я увидел Хюллера, который оживленно о чем-то беседовал с кузнецами и возничими, спускаясь с горки по деревенской улице, а над ними высоко в небе носились ласточки.