Одной из наиболее ценных находок Гиббса была записка Цесаревича своему другу Коле, сыну доктора Деревенко. По мнению исследователей, это последнее письмо, написанное Алексеем:

«Дорогой Коля, Все сестры Тебе, Маме и бабушке кланяются. Я чувствую себя хорошо. Как здоровье бабушки? Что делает Фефер? Днем болела голова, а теперь совсем прошла. Крепко обнимаю Тебя и давлю ногами. Кланяйся Боткиным от нас всех. Всегда Твой Алексей».

«Дорогой Коля,

Все сестры Тебе, Маме и бабушке кланяются. Я чувствую себя хорошо. Как здоровье бабушки? Что делает Фефер? Днем болела голова, а теперь совсем прошла. Крепко обнимаю Тебя и давлю ногами.

Кланяйся Боткиным от нас всех.

Спустя несколько лет, в 1947 году, Гиббс получил грустное письмо от Коли. Сын доктора Деревенко, живший в то время в Австрии, просил его помочь найти в Англии работу. Николай также просил Гиббса помолиться за «несчастного человека, чувствовавшего себя потерянным в чужой стране».

Через несколько дней Жильяр решил вернуться в Тюмень, в то время как Гиббс захотел обосноваться в Екатеринбурге. Гиббс, вне всяких сомнений, предпочитал одиночество обществу Жильяра и остальных членов свиты. Возможно, ему казалось, что, если он останется в Екатеринбурге, он будет ближе к Царской Семье.

В течение последующих нескольких месяцев Гиббс снова и снова приходил в Дом особого назначения. Он заставлял себя спускаться в подвал, откуда не выходил часами, ведя собственное тщательное расследование. Гиббс обнаружил в стенах отверстия от пуль и штыков. Он сфотографировал все найденные отверстия и составил подробные описания. В этих записях он также никак не выдавал своих чувств. Впоследствии, когда стали известны обстоятельства расстрела, Гиббс с горечью вспоминал слова одного из очевидцев: «Было так много крови, что им пришлось взять метлу».

Беспокойство англичанина за судьбу Царской Семьи возросло, когда его разыскал Терентий Чемодуров, служивший у Императора лакеем. Чемодуров жил вместе с Царской Семьей в Доме особого назначения, затем заболел, и его перевели в тюремную больницу. Он умер год спустя. Гиббс, вспоминая о разговорах с ним, писал:

«Судя по его рассказам, когда Царская Семья праздновала Пасху, комиссар, не спрашивая разрешения, отрéзал себе от их пасхального кулича несколько больших кусков. Чемодуров также говорил, что члены семьи подвергались грубому обращению, однако мне было трудно понять его, поскольку он немного бредил».

Всего полтора года назад Гиббс служил при русском Императорском дворе, занимая престижнейшую должность домашнего учителя Царских детей. Во время и после революции ему пришлось стать участником стремительно разворачивавшихся событий. Теперь же в его жизни наступило странное затишье. Он находился в Сибири, в полном одиночестве, без работы, не зная, что ему делать дальше. Ему приходилось браться за все уроки, которые удавалось найти. В письме тете Кейт Гиббс с холодной иронией писал, что примирился с необходимостью «обучать самых невежественных» жителей Екатеринбурга.