– Бабушка имела в этой системе совершенно определенное место – супруги коменданта Освенцима. Разумеется, она всё прекрасно знала, – продолжал Райнер. – В последние годы, в том числе благодаря Интернету, благодаря музею Холокоста в Вашингтоне, мне удалось ознакомиться с массой документов, которые однозначно доказывают, что она наживалась на страданиях других людей. Служащие, которые жили там, тоже подтвердили всё это. Семья в Освенциме – об этом можно прочитать абсолютно везде – жила очень хорошо. У них всё было. И сотни тысяч людей подчинялись коменданту. Он набирал себе обслуги столько, сколько было нужно, в любое время. Да, деду моему в то время жилось прекрасно, он имел всё, о чем только мог мечтать, он брал всё, что ему было нужно, просто брал, ему не надо было спрашивать на это разрешения, начиная со своей виллы, где за государственный счет, а именно за счет поляков, евреев, разбил роскошный парк с экзотическими растениями, которые никогда не росли в Польше. Не думаю, что детям Хёсса хоть в чем-нибудь отказывали. А жили они в ста метрах от труб крематория.
«Мой дом стоял прямо у ворот лагеря. Раньше он принадлежал начальнику польской артиллерии. Когда я прибыл в Аушвиц, дом еще не был закончен. Я его отремонтировал и посадил вокруг сад. Там было десять комнат, не считая ванных и кухонь. Но комнаты были маленькие, ничего слишком большого и экстраординарного»89.
– То же самое рассказывал и водитель деда Лео, который поначалу был очень скрытен, поскольку Рудольф Хёсс был для него идолом, олицетворением сверхчеловека. Я знал бабушку, я познакомился с дочерью Гейдриха, Гиммлера. Это была целая сеть, и она работала еще долго после войны. Их роскошная жизнь в одночасье разрушилась. То же было с моим отцом. Семья жила очень богато, но в какой-то момент всё это исчезло. Вряд ли он мог забыть это – «я был всем, стал никем». Даже дети крупных нацистов понимали тогда, что и они обладают властью. Невозможно представить, чтобы кто-нибудь из заключенных мог сказать хоть одно плохое слово детям лагерного начальства – сразу бы расстался с жизнью. Что происходит с этими детьми потом, когда идиллия вдруг куда-то девается? Мой отец, например, обратился к правым, так ему было легче жить. А мне пришлось жить с ложью. У меня не было понимающего отца…
– Что с ним сейчас? – спросила я, воспользовавшись паузой, пока Райнер Хёсс доставал из пачки сигарету.
– Я больше не поддерживаю и не хочу поддерживать никаких связей с отцом. И не знаю, жив он или нет. Честно говоря, если бы он сейчас был при смерти и нуждался в медицинской помощи, я бы спасать его не стал, оставил бы его умирать и я бы наверно помог ему быстрее расстаться с жизнью, как бы жестоко это ни звучало. Он ничего хорошего в моей жизни не сделал.