Облако саваном окутало солнце, и мир поблек, обрел новые очертания.

…на скамье сидит Акулька, и, похныкивая, упирается лбом в плечо Захария. Полумрак, помаргивают лучины, разбиваются о стены сруба острые тени. Ладонь старика гладит девчонку по плечам, по спине, спускается на живот…

– За ляжку схватил, – донесся всхлипывающий голос. – Потом тут…

Сухая и жадная ладонь пауком ползет по животу, ныряет между бедер.

– Больно!

Акулина вскрикивает, отпихивает старика, вскакивает сама.

– Злой деда! Пусти! Пошто Акульку обижаешь?

Толкает снова. Он падает на спину, затылком на печь. Побелка быстро темнеет…

Как говорила бабка Матрена? Захар сам из ссыльных, оттого и епитимья на нем. Одной рукой лечил, другой вредил, прикрывался благочестием, а втайне грешил. Маланья с ним добровольно сожительствовала, а он, как обессилел, без разбора к девчонкам подбирался. Может, и не раз Акульку трогал, а она молчала, но все-таки льнула к старику, подпитываясь целебным Словом.

«Так и объясним: убийство по неосторожности», – подал голос Павел.

Вот только что делать с поленом? Добил же кто-то старика у самого порога. Сама Акулина в отместку? Или кто-то еще?

– Тебе за нашего Кирилла! – как сквозь набитую пухом перину кричала боевая баба. – За своими щенками следи!

– Это Рудаков щенок, по-собачьи и утопили, – огрызались в ответ. – А я за своих Егорку и Савелку, сволочь такая, всем горло перегрызу!

И снова сцепились, и снова полетели пух и перья! Нет никого злее, чем защищающая ребенка мать. Кому горло перегрызет, кого поленом добьет…

… взмах! И отлетает голова у дергающейся птицы.