Озарение вспыхнуло молнией, заметались чужие мысли:
«Я знаю, кто убил!»
– Заткнись! – рыкнул Андрей, впился ногтями в раненую ладонь.
«Надо сказать участковому. Пусть Емцеву звонит, я докажу!»
– Умолкни! Я никуда не пойду!
Боль ввинтилась шурупом, пронизала руку до самого локтя, теплая влага заструилась между пальцев.
Не надо никаких участковых, никаких доказательств. Плевать на Захарку! Незаслуженно ему Слово от колдуна Демьяна досталось, назло Степану, так воздалось теперь Захарию по заслугам, раздавили, как червя, отправили в прах.
– А я жить буду! – забормотал Андрей, царапая рану. – Жить, жить!
Забрать Слово, а с ним сам черт не страшен! И никакой мертвый старик, никакой Черный Игумен, ни даже родной брат, отправившийся в небытие, не посмеют стоять на пути.
Реальность вернулась, оглушила многоголосьем, и Андрей дернул Акулину за плечо:
– Идем!
– Куда? – она непонимающе подняла припухшее лицо.
– В безопасное место. Там тебя никто не найдет, обещаю.
Он старался говорить спокойно и дружелюбно, так, чтобы девчонка поверила. Надо уходить, как можно быстрее и дальше. Нутром чуял: грядет беда. Напряжение ощущалось в ветре, поднимающем с земли пылевые смерчи, в дрожании осин, в холодном мерцании креста Окаянной церкви. И чем дольше плакала Акулина, тем темнее становилось небо, тем реже солнце выглядывало из-за облачного савана. Может, это гроза шла по пятам от самой Лешачьей плеши, чтобы забрать Андрея из мира живых.
Мертвецы не прощают предательства.
– Не пойду с подселенцем, – заупрямилась вдруг Акулька. – Боюсь тебя. Где настоящий?
Андрей заскрежетал зубами. Вот ведь поганка! Узнала!
– Я настоящий, – сквозь зубы процедил он.