– Дело не в этом. – Я выскользнула из-под простыни и накинула халат.

– И я намерен снова увидеть тебя обнаженной, – сухо заметил он.

– А я – позволить тебе, но все равно это не вполне прилично. – Я плотнее укуталась в шаль, прежде чем снова устроиться на кровати.

– Байрон бы…

– Ой, тише, ты совсем не похож на лорда Байрона, – я взяла у него страницу, – твои стихи ужасны.

– Впрочем, как и его.

Я пробежалась взглядом по странице. Это был перевод, над которым мы работали. Над енохианскими словами, в значении которых мы были уверены, были надписаны английские. Я узнала свой почерк и припомнила, как выводила буквы дрожащей от усталости рукой.

Но все пробелы были кем-то заполнены. Кто-то завершил наш труд.

«Но что я могу знать? Возможно, сказанное ими правда».

Манера письма показалась мне знакомой. Прижатые друг к другу, сплетенные буквы. Кончик пера так вгрызался в бумагу, что прорвал ее. Я уже видела нечто похожее.

«…и на самом деле было ничто. Небытие бездонное, холодное, более похожее на пустоту, чем та тьма, которую мы называем ночью».

– Но листок лежал на кровати. Мы работали над ним как раз перед тем, как… – Я замолчала, смутившись, что отразилось если не на коже, то в голосе.

– Знаю.

– Мы спали.

– Знаю, – повторил он, явно встревоженный тем, что в комнату мог кто-нибудь прокрасться.

– Но как же? – дрожащими руками я положила лист на стол. – А есть еще? То есть на других страницах что-нибудь появилось?

Не ответив, Лаон принялся перебирать разбросанные по комнате бумаги.

К тому времени, когда раздался стук в дверь и на пороге появился поднос с завтраком, оставленный Саламандрой, мы уже разобрали все страницы. На тридцати оказались исправления и дополнения, написанные рукой, которая не принадлежала ни одному из нас.