— Нет же! Нет! — с горечью воскликнула Пушкарева. — Не то!

— Тогда конкретнее, пожалуйста, — сухо попросил оперуполномоченный.

— Если бы он узнал, что я… что у меня… — не решается она, но все же договаривает: — Что я была любовницей Ивана Васильевича…

От подобного признания Кромов слегка ошалел. У него вырывается непроизвольное:

— Вы?!. Та-ак…

— Да-а, — утрачивая решительность, выдыхает женщина. — Все четыре года работы… Случилось это, когда мы ездили на теплоходе… Профком откупил «Москву», отдыхали на острове…

Кромов понял, что сейчас его будут посвящать в тайны Мадридского двора, и, едва сдерживая неприязнь, перебил Пушкареву:

— Не нужно… Объясните, почему вы писали клеветнические письма и сообщали мужу Мозжейкиной всякие мерзости по телефону?

— Письма?

Вопрос этот прозвучал с такой неподдельной искренностью, что стало ясно — писем она не писала. От этого соображения Кромову не сделалось легче, и он повторил:

— Для чего вы звонили?

— Я не хотела… Не хотела… Но если бы Виктор узнал…

— При чем здесь ваш муж?

Пушкарева заморгала мелко-мелко, стараясь удержать выступившие в уголках глаз слезинки. Кромов догадался, в чем дело. Очищающие слезы грозили превратиться в грязноватые потеки туши, которые, конечно же, не сделают лицо привлекательнее.

— Он звонил… угрожал рассказать мужу, — наконец выговорила Татьяна Эдуардовна.

Сохраняя остатки терпения, Кромов спокойно уточнил:

— Кто — он?

— Не знаю, — опустившимся голосом сказала Пушкарева. — Но он знает все!.. Где мы с Иваном Васильевичем встречались, где у него дача, когда и куда ездили по путевкам выходного дня… Даже в каких гостиницах жили… Все, все… Это страшно, я все время боюсь…

Кромов помолчал, давая собеседнице возможность успокоиться, проговорил:

— Насколько я понял из ваших признаний, Мозжейкина никогда не находилась с директором фабрики в близких отношениях… Вы же длительное время были его любовницей…