— Не-ет… Я так боялась… И сейчас боюсь, — призналась Пушкарева, сжала ладони коленями, бросила на оперуполномоченного быстрый взгляд: — Вы Виктору не скажете? Я же вам, как… как официальному лицу… У вас же тайна следствия… Не расскажете? Он меня убьет!

— Только это меня и останавливает, — грустно пошутил Кромов.

На лице Кромова появляется отчаяние:

— После этого визита голова пошла кругом… Одну нашел, оказалось, что ее использовали. Кто? Где искать? Кто письма писал?

— Так уж и кругом? — щурится Добровольский. — Не скромничай. Ведь побежал же к Мозжейкиной.

Кромов кивает:

— Побежал.

Добровольский усмехается:

— А потом снова на фабрику, искать пишущую машинку.

— Было дело, — соглашается Кромов.

Мозжейкина устало посмотрела на оперуполномоченного, отступила на шаг, пропуская его в комнату, потом прошла сама, опустилась на диван.

Кромов сел на тот же стул, что и в первое свое посещение, и ему подумалось, будто он вернулся на несколько часов назад. В комнате все оставалось на своих местах, даже пыль на полированной столешнице сохранила следы его локтей. Лишь вытянулись, падающие от мебели тени, стали уродливо длинноногими. Да хозяйка сидела чуть ближе к окну, хотя по застывшему лицу казалось, что за это время она не сделала ни движения.

— Вы сегодня были у мужа? — спросил Кромов.

— Была.

Интересоваться самочувствием больного Кромов не стал. По тону женщины понял, как встретил ее Мозжейкин.

— Кому было выгодно распространять порочащие вас сведения?

— Выгодно? — не поняла Людмила Васильевна.

— Именно.