— Успокойтесь!.. Подумайте, кто мог вам звонить?

— Не знаю, — потерянно покачала головой Пушкарева.

— И никаких подозрений не возникло?

— Не-ет… но… Он очень осведомлен… Это кто-то из фабричных.

— Кто?

— Среди мужчин таких нет…

— Любая женщина могла попросить мужчину, — раздумчиво проговорил Кромов и сухо спросил: — Из-за чего вы расстались с директором… и с фабрикой?

— Поссорились… — горько ответила Пушкарева. — Похоже, Иван Васильевич завел себе еще кого-то… Надоела я… Как-то так все получилось… Он сказал, увольняйся… Сначала-то я не хотела, но потом решила, лучше уволиться, чем дожидаться от него неприятностей…

— Такое могло случиться?

Унылая усмешка скользнула по губам Пушкаревой:

— Я слишком хорошо знаю Ивана Васильевича…

Кромов посмотрел на нее внимательнее. И совсем не собираясь этого спрашивать, спросил:

— Таня, зачем вам все это было нужно?

Она вздрогнула так, будто на нее замахнулись, приподняла плечи и обреченно уронила их:

— Не знаю…

Кромов глядел в окно, за которым слабый ветерок покачивал уже обнаженную осенью ветку, молчал.

— Не знаю… — прошептала Пушкарева и продолжила неожиданно посуровевшим голосом: — Я ведь не любила Ивана Васильевича.

— Тогда зачем? — спросил Кромов, и в его голове шмыгнула, показавшаяся смешной мысль — неужели и в интимной обстановке она называла его Иваном Васильевичем?

— Чтобы жизнь такой пресной не казалась, — с некоторым вызовом заявила Татьяна Эдуардовна. — Все одно и то же: работа — дом, дом — работа… А Иван Васильевич… Цветы, комплименты, машина, романтика, тайна… От Виктора, кроме зарплаты, ничего не дождешься… Вот, к примеру…

— Примеров не надо, — остановил Кромов. — Ни к чему они… Скажите лучше, вы задумывались, почему именно Мозжейкина, а, скажем, не профсоюзная деятельница?