— На главбуха не подумал?

— Нет. Это должен был быть кто-то абсолютно посторонний. Какой-нибудь друг детства, старый приятель…

— До сих пор удивляюсь, как тебе удалось уломать прокурора на прослушивание и запись телефонного разговора, — задумчиво покачивает головой Добровольский.

— Сам удивляюсь.

Подергав дверь кабинета Добровольского, Кромов поспешил в приемную. Молоденькая секретарша, она же делопроизводитель, меланхолично посмотрела на оперуполномоченного, потом на часы, которые вопили о том, что скоро настанет конец рабочего дня.

— Добровольский не возвращался из СИЗО? — спросил Кромов.

— Нет.

— Прокурор у себя?

— У себя.

Прокурор, как и полагается прокурорам, был в том возрасте, когда человек начинает подумывать о пенсии. И как всякий, надзирающий за соблюдением законности опосредованно, — через уголовные дела, через сообщения помощников, через заявления и жалобы граждан, прокурор настороженно относился к замысловатым версиям, справедливо считая, что в любом происшествии следует выделить суть, а не накручивать на простые обстоятельства разные разности. Поэтому Кромова он выслушал, недоверчиво пощипывая верхнюю губу.

— Надеюсь, ты понимаешь, что речь идет о руководителе? — для начала спросил он.

— К сожалению, — дипломатично отозвался Кромов.

— То, что прослушивание телефонных разговоров допускается лишь в крайнем случае, тебе тоже объяснять не нужно?

— Нет.

— Добровольский возбудил дело?

— Он в следственном изоляторе.

— Вот видишь… Как же я могу санкционировать прослушивание?

Кромов, словно это не было известно прокурору, подсказал:

— Так… вы можете возбудить.