Все это казалось очень знакомым. Сколько точно таких же улиц я обошел за годы своих ночных скитаний? Я миновал дом № 58 по улице Пигаль, «Луне Русе» – где давали «un Spectacle de Chansonniers»[171], – и «Рулот» в доме № 62 с нарисованным на стене у входа табором цыган. Я откуда-то знал, что уже был здесь. «Сфинкс» находился в паре дверей, под номером 66, с кричащей вертикальной вывеской.

Я замер перед входом, охваченный рыскающим ужасом. Это уже не дежавю. Я знал, что был здесь. Забытые воспоминания всплыли, как древний газ из пучин битумной ямы. Сводчатый вход с венком терракотовых цветов остался точно таким же, каким я впервые увидел его в сентябре 1938 года на гастролях с Пауком Симпсоном. Тогда клуб назывался «Монако». Он принадлежал Бриктоп – самое горячее местечко во всем Париже. Правила этими королевскими владениями Ада «Бриктоп» Смит – местная величина с самых двадцатых годов.

Шею защекотал холодок. Я вспомнил, каким еще был необстрелянным, с каким пиететом встретил рыжеволосую царицу-мулатку. У Бриктоп побывали все, от герцога Виндзорского до Эрнеста Хемингуэя. Коул Портер написал для нее песню. В ту первую и единственную ночь она пригласила меня на маленькую сцену, чтобы спеть блюз дуэтом. Тогда у нее играл The Quintette du Hot Club de France – акустическая струнная группа с Джанго Рейнхартом и Стефаном Граппелли. Я поклялся, что никогда не забуду этот момент. На какое-то время забыл. Теперь все вернулось.

Вход был не заперт, и я вошел внутрь. Помещение было маленьким – не больше десятка столиков. В юности оно мне казалось огромным. Официанты готовились к приходу гостей в освещении поярче, чем обычный соблазнительный полумрак ночных клубов. Я стоял и смотрел, как они расставляют стулья и раскладывают серебряные столовые приборы. Поблескивающие металлические шторы Бриктоп пропали – их заменили фигурные плакаты в виде игральных карт, цилиндров и игральных костей. Там, где раньше была танцплощадка, находилась маленькая сцена. Когда я приходил сюда в последний раз, мне не было и восемнадцати. Паук нанял меня в том же году, услышав, как я пою в доме у дороги аж в самом Покипси. Я ушел из средней школы на второй год. Сменил имя, чтобы попробовать себя в шоубизе. Не успел и глазом моргнуть, как уже плыл на «Королеве Марии» в Европу со свинг-бэндом.

Я никогда не видел ничего подобного заведению Бриктоп. Толстосумы сидели в вечерних костюмах, при белых галстуках и смокингах, – даже негритянские парочки. Впервые в жизни я увидел, как белые женщины танцуют с черными мужчинами – грациозно, словно Фред и Джинджер[172]. Сказать по правде, я вообще плохо знал негров. В сиротском приюте Святого Франциска в Бронксе, где я рос Джонатаном Либлингом, не было черных детей. Только старик Гораций, уборщик, – добрый и славный дядька, опускавший голову под взглядом монашек. Он жалел сирот, время от времени носил нам шоколадки. До сих пор все это было забыто, прошлое затерялось в амнезии.