Когда я подрос, шмыгал в подвал, где безраздельно правил Гораций. У него были старое драное кресло, лампа для чтения и обтрепанный половичок. Восседая на своем престоле в досужее время, он курил сигары и слушал музыку на портативной заводной «Виктроле». Рядом с креслом лежала стопка пластинок. Блюз, джаз, рэгтайм и буги-вуги заполняли подвал радостью. Мои университеты были в уюте теней за громоздкой печкой, пока Гораций ставил свои любимые стороны, кивая в ритм и подпевая хриплым шепотом.

В ту ночь, когда я пел с Бриктоп, в меня вошел дух старого уборщика. Она работала без сцены и даже без микрофона. Все было по-настоящему – музыка исходила из глубин моей души. Ни капли души в светлокожих ванильных аранжировках, которые я исполнял с оркестром Паука Симпсона. Воспоминание об этом волшебном моменте показалось сном наяву. Та ночь двадцать один год назад стала причиной, почему я начал захаживать в Гарлем после окончания европейских гастролей. Почему начал общаться с Евангелиной Праудфут. Моя дочь, Епифания, духовно была зачата здесь, у Бриктоп.

Ко мне подошел официант.

– Pardon, monsieur, – сказал он. – Nous sommes fermé jusqu’à neuf heures[173].

Я ответил, что знаю. Мне нужно поговорить с его начальником – le propriétaire[174] – по важному личному вопросу. Официант строго и оценивающе меня осмотрел. Тряпки от «Сулки» выдержали проверку. Официант сказал подняться по лестнице за красными кулисами и постучаться в первую дверь слева. Я поднялся и постучал, услышал изнутри приглушенный ответ.

Я открыл дверь и заглянул в комнатушку ненамного шире захламленного стола, занимавшего противоположный конец. Из-за этой внушительной баррикады на меня воззрилась капитальная, как профессиональный рестлер, кудрявая тетенька с маленькими усиками и монобровью.

– Que faites-vous?[175] – потребовал ответа этот недомужик.

Я не терялся и начал с комплимента ее красному платью. Сразу заслужил несколько очков. Она безропотно слушала, как я коверкаю ее родной язык. Суть моей речи была в том, что я пишу книгу о фокусниках, и мне сказали, что она – тот, кто мне нужен. Я раскопал из сумки распечатку рекламки доктора Цифера и придвинул ей по столу.

– Connaissez-vous cet homme?[176]

Она едва ли не лишилась чувств. Не самое приятное зрелище.

– Ах… Fra Diavolo. Il est magnifique! Un magicien unique de le monde; seul et unique![177]

Когда я спросил, выступал ли Дьяволо Великолепный в ее клубе, она чуть ли не ударилась в слезы. Она видела его номер пятнадцать лет назад в заведении под названием «Жокей» в Монпарнасе. Это было блестяще, «formidable»[178]. После представления она зашла в гримерку, но там узнала, что он уже ушел. Знакомый трюк. Цифер провернул его со мной десять дней назад в «Блошином цирке Губерта». Владелец клуба дал ей контактную информацию агента Дьяволо – на тот момент какого-то мужика в Лондоне. Несколько раз она писала ему и пыталась устроить выступление. В этом ей не повезло. За годы назначалось несколько дат, но фокусник не явился ни разу. «Quel dommage!» – стонала она.