— Можно открыть окно, — спокойно сказал Луис.

— На улице холодно. А если кто-то начнет задыхаться? Как можно поехать в такую даль без воды? — продолжил Джим.

— Тогда худшее, что ты можешь сделать, Джим, — это заставить человечка захлебнуться водой на такой дороге. Все равно нам не стоит беспокоиться о воде.

— Это почему?

— Потому что там будет много воды. Еще напьемся.

Грейс смотрела в окно. Пыталась увидеть что-то в темноте, но глаза, пусть и привыкшие к мраку, не могли увидеть. Грейс только замечала, как силуэты деревьев сменяли друг друга, быстро, как на конвейере. Они тоже бежали, обгоняли друг друга, надеясь достигнуть несуществующего финиша. Весь мир спешил. Он не успевал. А их машина стояла на месте.

Что-то не так, явно не так. Даже переглядывания во тьме, даже поиски чужого взгляда и тревоги, затаившейся в нем, не помогали. Чувства стали другими. Прежде обостренные, реагировавшие на малейший звук, на каждый порыв ветра, на малейшее тепло, они вдруг притупились и распознавали только одно: страх.

Они думали, что привыкли ко тьме. Что прожив долгое время в доме зла смогут видеть в темноте как при свете, но ошиблись. Тьма все еще чужая и не собиралась становиться менее враждебной. Тьма колола, пугала, шептала, обнимала ледяными руками и забиралась внутрь, смеялась. Ее смех был холодный, жуткий, как смех смерти.

Они думали, что насколько свыклись с мыслью о конце, что примут, окунутся во мрак, чтобы выйти из новыми. Но в ту ночь вдруг стали ценить жизнь.

Грейс тоже чувствовала, как сердце забивалось, но молчала. Все еще по привычке, забывая, что больше можно было не притворяться. Отражения больше не нужны — они рассыпались. Мир объял огонь и спалил, изничтожил. И они, последние выжившие, катились по пепелищу, обступаемые пеплом, и задыхались.

Настоящее пахло прощанием. В тот час благовония ощущались сильнее. Стены пали, разрушились прежнее погибло, как исчезло и все, чему они прежде верили.

Был ли мир дорогой к концу или смерть поглотила мир в мгновение, когда машина вступила на последнюю дорогу? Грейс думала, Джим думал, все задавали себе один и тот же вопрос, но не знали ответа. Никакого объяснения страху нет, кроме одного: они всего лишь люди. Боги бы не боялись.

— Лучше бы мы остались, — сказала вдруг Сабрина.

Грейс закашлялась. Шелдон молчал. С его стороны не слышно ни одного звука. Казалось, он даже не дышал, а строгий профиль, прорисовывавшийся сгустившимся мраком на фоне черноты, становился совершенно каменным.

— Мы не могли остаться, — ответил он не сразу. — Ты сама знаешь это.