– Хочешь, чтобы что кончилось? Что – это?

– Не могу тебе сказать, – чуть задыхаясь, ответила Эмили. – Господи, мы никогда друг другу не врали! Может быть, не говорили все до конца, но никогда не врали.

– Ладно, – промямлил Крис; руки у него дрожали. – Ладно. – У него было ощущение, что он расстается с телом, как в тот раз, когда врезался головой в край вышки для ныряния и вырубился, – хватаясь за самые обычные вещи, вроде воздуха или вида перед глазами, он понимал, что не сумеет не дать им исчезнуть. – Эм, это ты… о самоубийстве? – сглотнув, еле слышно прошептал он.

И когда Эмили отвернулась, ему показалось, у него сейчас лопнет грудь и почва уйдет из-под ног.

– Ты не можешь, – через минуту выдавил из себя Крис, удивляясь тому, что сумел произнести хоть что-то этими резиновыми распухшими губами.

Я не стану об этом говорить, подумал он. Потому что если заговорю, то оно действительно случится. Сейчас рядом с ним не сидит Эмили, бледная и прекрасная, рассуждая о самоубийстве. Ему снится ночной кошмар. Он ждал наступления кульминации, но все же услышал собственный голос, высокий, возбужденный, словно уже поверил.

– Ты… ты не должна этого делать, – запинаясь, произнес он. – Нельзя пойти и убить себя, потому что однажды тебе стало паршиво. Такие вещи не решают вот так, вдруг.

– Это не вдруг, – спокойно произнесла Эмили, потом улыбнулась. – Хорошо, что я заговорила об этом. Когда говоришь вслух, не так страшно думать об этом.

У Криса раздулись ноздри, и он рывком открыл дверь машины.

– Я хочу поговорить с твоими родителями.

– Нет! – воскликнула Эмили, и в этом слове заключался такой страх, что Крис сразу остановился. – Пожалуйста, не надо, – пробормотала она. – Они не поймут.

– И я не понимаю, – горячо возразил Крис.

– Но ты выслушаешь меня, – сказала она, и впервые за несколько минут что-то для Криса обрело смысл.

Конечно, он ее выслушает, он сделает для нее все что угодно. А ее родители… Что ж, она права. В семнадцать ничтожный кризис вырастает до огромных размеров; чьи-то мысли могут укорениться в твоем сознании; тебе, как кислород, жизненно необходимо чье-то признание. Взрослые, находясь в миллионе световых лет от тебя, закатывают глаза, усмехаются и говорят: «Все пройдет». Как будто юность – это болезнь вроде ветрянки, чего-то такого, о чем вспоминают как о мелкой неприятности, совершенно забывая, как мучились в свое время.

Иногда Крис просыпался по утрам в поту, кровь закипала в жилах, он задыхался, словно бегом забрался на вершину скалы. Были дни, когда он чувствовал, что не помещается в собственной коже. Были ночи, когда его пугала необходимость следовать модели того, во что он превращался, и тогда ему больше всего хотелось вдохнуть аромат волос Эмили, хотя он не собирался в этом признаваться. Но он никому не мог это объяснить, и меньше всего своим родителям. А Эмили – просто потому, что это была Эмили, – приникала к нему, и они пережидали шторм, дожидаясь, пока можно будет глотнуть воздуха.