– Что ты хочешь этим сказать?

– Что он мог бы это совершить.

– Я понимаю, ты пытаешься защитить племянницу.

– Однажды я видела, как он… – Она вздохнула, облизнув сухие губы. – Он стоял посреди коридора и держал руку в кармане. Был ранен, кровь проступила на ткани брюк. Было много крови, но он просто стоял и не спешил получить помощь. Мистер Хайд – преподаватель живописи – сказал, что он случайно порезался канцелярским ножом, но я так не думаю. Невозможно нанести такую рану случайно. Он способен на жестокость по отношению к себе. Что уж говорить о других?

– Все мы способны на жестокость, Агнес. В этом и есть человеческая суть.

– Разве?

Генри отпил еще.

– И что же, ты тоже жесток?

– Я ничем не лучше других.

– Ты женат?

Этот неожиданный, неуместный, но будоражащий кровь вопрос поставил его в тупик, завел в тенистый лабиринт. Он сделал глоток – уже лишний – укрылся за терпкой жидкостью в попытке подавить внезапную неловкость.

– Нет.

– Почему?

– Я не женюсь. Никогда. – Это не было ни мужским кокетством, ни ложью. Он имел это в виду.

По лицу Агнес пробежала тень счастливой улыбки.

– Один мужчина тоже так говорил, а через два года стал моим мужем.

– Немудрено.

Он хотел сказать, что это неудивительно, ведь она самая красивая женщина, которую он встречал, но ему хватило сил и смелости только на первое слово. А потом она оказалась ближе, и он потерялся в золоте ее волос, в зелени глаз, в дыхании на коже с привкусом винограда. Ее жар. Он хотел сгореть вместе с ней. Это было бы таким естественным, но ужасно неправильным, и он отпрянул, сев на стол, чтобы быть подальше от ее губ.

– Если мы это сделаем… все станет слишком сложным.

– Прости, – отозвалась она и качнула головой так, будто пыталась стряхнуть паутину, пряча взгляд в унизительном смущении и болезненном стыде. – Прости.