День давно выцвел за стрельчатыми прямоугольными окнами. Мэри прикусила щеку, чтобы сосредоточиться, однако мысли о музыке разбивались о скалы безотчетного волнения по поводу предстоящего бала. Даже Амелия нашла себе кавалера – Майкла Парсонса. В груди у Мэри кольнуло, когда она увидела его впервые – слишком красив и недостаточно глуп, чтобы достаться такой злюке, как Амелия.

Вдруг в полумраке зала раздался натужный, несчастный скрип, распоров тишину безвозвратно, словно мина разорвалась в пустом поле. Мэри дернулась, вся обратилась в слух. Все знали, что мисс Клэри разрешила ей приходить, но она все равно чувствовала себя самозванкой, мошенницей, жалкой оборванкой и никчемной воровкой, и потому испуганное сердце забилось быстрее. В дверях появилась Грейс Лидс. Их взгляды встретились через зал, но они хранили молчание в ожидании, пока другая заговорит первой. Пальцы Мэри онемели, впившись в мякоть банкетки. Тусклый лунный свет освещал лицо Грейс лишь наполовину, из-за чего она казалась какой-то призрачной, двухмерной, точно сошла с одной из картин в коридоре. Взгляд Мэри опустился ниже: грязь на ботинках и подоле пальто выдавали в Грейс живого человека.

– Прости. Прости, что так вышло…

Грейс подошла ближе, осмотрев зал мутными, усталыми глазами. Рука легла на корпус рояля и нежно погладила его, как спину питомца.

– С его помощью совершались непростительные преступления против гуманности.

Щеки Мэри вспыхнули в мучительном смущении.

– Надеюсь, ты имеешь в виду не мою игру.

Грейс горестно улыбнулась.

– Он принадлежал моему деду. Каждым зимним вечером он собирал в главном зале всю семью и слуг и устраивал концерты.

– Как мило.

– Играть он не умел, однако вынуждал всех слушать и аплодировать. Однажды у моей бабушки так разболелась голова, что она упала в обморок.

Это напомнило Мэри о случае, когда мама так сильно отчитывала отца, что тот, ударив по столу, отломал от него ножку. Но историю Грейс, как и все в ее старинном роде, присыпало величием.

– Я не думала, что тебя исключат, – продолжила Мэри. Крышка рояля грозилась упасть и придавить ее.

– Меня не исключили. Я на домашнем обучении.

– Ты злишься на меня?

– Нет. – В их первую встречу глаза Грейс были серыми, а сейчас сияли синевой, и Мэри подумала, что это что-то значит, но так и не разгадала что. – Я лишь хочу понять зачем…

– Зачем?

– Зачем ты рассказала? Я ведь просила тебя этого не делать.

Лицо Грейс застыло маской, но ее выдавали глаза, кипящие от боли – тот же вид боли, что ощущала Мэри: безвозвратной потери, немыслимого одиночества.