Все сработало в точности так, как он хотел.
Библия
Библия
Утянутый на дно болезнью, Филипп едва понимал реальность, и чем дальше, тем реже осознавал ее. Ради отца Грейс оставила обучение – Фред считал, что она предала его. Часть его самого предала его, покинула ради заботы о человеке, ненависть к которому столько лет связывала их тугим кольцом. Подобно собаке или косуле, Филипп превратился в ее питомца, который нуждался в ней не меньше, чем новорожденный.
Фред ненавидел те минуты, когда они сидели в его спальне и Грейс тут же подскакивала в трепетном желании угодить, стоило Филиппу поднять брови или пошевелить указательным пальцем – он так и не выучил, что это значит. Каждое утро он просыпался с одной-единственной мыслью, которая грела его душу: «Умрет сегодня».
Черный костюм Фреда, сшитый специально для особых случаев, давно висел в шкафу без дела, и он с холодным усердием начищал его каждый вечер в надежде, что вскоре он ему пригодится. Но листва покинула ветви – осень отдала бразды зиме, близился канун Рождества, а Филипп все еще дышал, судорожно хватался за жизнь, и Грейс – будь она неладна – помогала ему держаться на плаву.
За окном ревела буря: крупные капли неистово барабанили по стеклу. Отец лежал в мрачном холоде спальни, и время от времени из его рта вырывались то полувсхлипы, то полустоны – боль прошила комнату. Даже Фред, чуждый состраданию, чувствовал, как она пробирает до кончиков пальцев, наваливается свинцовым плащом на плечи. Он остановился у кровати отца, тот, не услышав привычного: «Это я, Грейс», замотал головой по подушке.
– Кто здесь? – Его голос потерял прежнюю силу и твердость. Не осталось ничего, кроме беспомощности; отец походил одновременно на старика и на младенца.
– А ты и правда туго соображаешь.
– Ты… – Он закашлялся. – Ты…
Фредерик сел в кресло и долго наблюдал за тем, как отец мучился, не в силах продолжить предложение. Его забавляло это жалкое зрелище, приводило в молчаливый, но неистовый восторг, ему нравилось видеть сильного и некогда властного мужчину, который превратил их с сестрой жизнь в сущий ад, больным и хилым. Он мечтал законсервировать это чувство, поместить в рамку и повесить у себя над кроватью подобно распятию. Как никто, знал, как приятно вытирать ноги о великих, когда те падают с пьедесталов [92].
– И где же твой хваленый Бог?
Ответа не последовало. Фред подался вперед.
– А я скажу. Он ушел, покинул тебя, ибо он трус, такой же, как и ты. Но не волнуйся, дьявол всегда здесь. Всегда со мной.
Фред с остервенением дернул подушку из-под его головы, закрыл исхудавшее лицо и надавил. Ничто в нем не дрогнуло. Он прижал еще сильнее и, опьяненный силой, охваченный жаждой, не заметил, как в комнату проскользнула Грейс, вырвала подушку из его рук.