Детство безвозвратно утрачено – никаких больше прудиков, озер и речушек – они покинули гавань, вышли в Сирт [95]. Течение неслось стремительнее, волны вздымались выше, а главное – груз стал ценнее. И он обязан принадлежать Фреду. Мысли бежали наперегонки, и он жадно цеплялся за каждую из них с маниакальной жестокостью дикаря. Злоба, гнев и зависть пронзили корнями его сердце, а оно, в свою очередь, распускалось во всю ширь спальни, коридора, северного крыла, поместья и гулко стучало в висках.

К вечеру, после мучительных раздумий, план был готов, и Фред снова вернулся к холодной неприступности. В лунном свете прокрался в комнату Грейс и долго стоял в дверях, наблюдая за ней. Стройное тело в белой сорочке лежало без движения. Почувствовав его молчаливое присутствие, Грейс повернулась и в темноте взглянула на него. Ее короткие волосы рассыпались по подушке. Это все еще была Грейс, его Грейс – лучший друг и единственный соратник. Он устроился рядом на кровати, уставившись невидящим взглядом в потолок.

– Ты опять вошел без разрешения.

– Ты никогда не запираешь дверь.

– И поэтому ты стоишь в моих дверях и смотришь, как я сплю?

Его рот изогнулся в улыбке гордости. Он и забыл, как хорошо научил ее играть в Игру.

– Скажи мне, Грейси, ты когда-нибудь представляла, как убиваешь кого-то? – спросил вдруг он и, не дав ответить, продолжил: – В последнее время я часто об этом думаю. Как сжимаю руки на шее жертвы… и чувствую, как из нее медленно выходит жизнь…

– Знаю, ты расстроен решением отца.

– Расскажи мне про тот день. – Тем днем он называл день смерти отца. Он требовал рассказывать эту историю снова и снова, погружаясь в изощренное удовольствие. – Как из него вылетали кишки.

– Легкие. И я не хочу это вспоминать.

– Жаль, меня не было рядом. Я должен был это увидеть.

Грейс легла на бок, повернувшись к нему лицом.

– Фред, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было, но и я знаю тебя не хуже. Помнишь, в детстве ты говорил всем, что мы рождены не просто близнецами, а сиамскими близнецами? С одной душой и мозгом на двоих.

Он не хотел давать слабину – никогда не позволял себе этого, но тот день выбил почву у него из-под ног.

– Я рад за тебя, Грейси. Ты часть меня, и если у тебя все хорошо, то и у меня тоже.

– Но мне нехорошо. Мне нехорошо, Фред. У меня внутри словно огромная опухоль, и с каждым днем она разрастается…

Он взял ее лицо в свои руки, коснулся губами щеки, уголка губ, и она умолкла.

– Я всегда заботился о тебе, Грейси. И буду заботиться, несмотря ни на что.

Он прижал ее к себе, ощущая дыхание на шее. На короткий миг в нем ящеркой пробежала пугающая, но будоражащая мысль – свернуть ей шею и прекратить страдания, но теперь, впервые в жизни, его судьбу сжимали ее руки.