Слова сквозили очевидностью, и никто не ответил.

– Хорошо. – Пайнс поправил очки, подняв их по мясистому носу, взял конверт с завещанием и аккуратно вскрыл ножом для бумаги. В его крупных руках листок казался еще меньше, чем был на самом деле, но именно он стал сосредоточением их судеб.

Материальное благополучие и возможность его лишения – мощные инструменты послушания. И в отличие от Грейс, с Фредом они работали. Горох, Библия, скудный рацион, подвал с крысами, тесный чулан, несущийся за спиной поезд – все это не имело значения, пока Фредерик знал, ради чего страдает, что рано или поздно все кончится – власть отца падет, и он займет его место.

Мистер Пайнс прочистил горло, по привычке отвел лист подальше от лица и пробежался по строчкам дальнозоркими глазами.

– «Все принадлежащее мне имущество, которое к моменту моей смерти будет находиться в моей собственности, в том числе семейное поместье Лидс-хаус и школу-пансион Лидс-холл, я завещаю моей дочери, Грейс Софии Лидс. По достижении совершеннолетия предоставляю ей право распоряжаться нашим домом и школой совместно с моей сестрой Агнес Лидс, а по достижении двадцати одного года – полное самостоятельное право на управление всем моим имуществом».

Ничто в эти минуты не имело значения, кроме гласа, что взвыл у Фреда внутри. Вся его жизнь свернулась перед глазами старым пергаментом.

– Но это не все, – добавил Пайнс, подняв указательный палец. – «В случае смерти Грейс по любой из причин до открытия наследства, после открытия наследства или в случае ее отказа завещаю все мое имущество благотворительным фондам, список которых представлен ниже…»

Фред прервал Пайнса на полувздохе:

– Что там написано про меня?

Их взгляды встретились.

– Ты имеешь право на титул, Фредерик. В остальном же твое имя не упоминается.

Фред с силой сжал челюсти – титул без материального подкрепления, что лодка без дна, – и накрыл руку Грейс своей.

– Моя сестра – лучший человек на свете. Она заслужила это.

Фред пожал нотариусу руку, проводил его к выходу, разливаясь соловьем в нарочито вежливой манере, благодаря его за оказанную честь, пока они шагали мимо портретов мертвых Лидсов, но, как только Пайнс вышел за порог, Фредерик процедил ругательство, вертящееся на языке.

Устроившись в кресле в тусклом свете спальни, он молчаливо перебирал в голове всевозможные варианты выхода из сложившегося положения. Ему нужен был новый план. Лицо превратилось в бледную маску – он замкнулся в презрительном безмолвии. Pecunia est ancilla, si scis uti, si nescis, domĭna [94]. И он, конечно же, был господином. Деньги. О, как бы он ими воспользовался – мир пылал бы в агонии.