– До конца.

Когда с уборкой было покончено, Фред молча покинул раздевалку. Его триумф довершился сдавленными звуками – Брента вывернуло.

Подарки

Подарки

В негодующей решимости Майкл влетел в зал для фехтования, где воздух стремительно рассекал лязг рапир, обувь с причмокиванием целовала пол. Приобретя публику, Фред нападал сильнее, активнее, жестче.

– Нужно поговорить, – объявил Майкл, сжимая руки в кулаки, и, казалось, готов был ими воспользоваться. – Я не шучу, Лидс! Иначе покромсаю тебя этой чертовой шпагой.

Фред проиграл и, сняв маску, жестом попросил соперника закончить тренировку. Юноша вышел, и в зале воцарилась мертвая тишина, напряжение неумолимо росло. На лбу у Майкла пульсировала венка.

– Во-первых, это рапира, Парсонс. Сколько говорить? А во‐вторых, я проиграл из-за тебя. – За деланой серьезностью он скрывал теплое чувство довольства, растекающееся по нему черной патокой, ему льстило, что Майкл первым прекратил затянувшийся период вражды. Но Парсонс не ответил на выпад ни улыбкой, ни даже смущением. Уже строже Фред спросил: – Чем обязан?

– Между нами все кончилось не лучшим образом, и ты злишься…

Будь у Фреда сердце, оно бы сжалось от болезненной искренности Майкла, от неумения и нежелания обманывать и притворяться.

– Какой же ты болван, Майкл Парсонс, – благостно произнес он. – Будь я в самом деле зол, ты бы не знал, куда себя деть.

– Пусть это останется между нами. Не втягивай в это Кэти. Она еще ребенок.

Фред вернул рапиру на место, намеренно медля, пробивая тем самым уже погнутый щит Майкла.

– Я знаю, ты вызвался помогать ей с химией.

– У твоей сестры ужасные познания в химии. Я обязан вмешаться, иначе она…

– Только через мой труп, – пригрозил Майкл и тут же стушевался, встретившись с ехидно-плутовским взглядом Фреда, очевидно осознавая, что для него это скорее приглашение, нежели препятствие.

– …может вылететь из школы, – буднично продолжил Лидс.

– Хватит. Не притворяйся, что тебе небезразлична ее судьба.

Фред наклонил голову набок, с трудом подавляя улыбку – бессильное негодование Майкла, так нелепо далекого от истины, его горячность и отчаяние забавляли его. Может быть, именно это – неспособность на притворство – когда-то заставило Фреда проникнуться к нему. По крайней мере, в той степени, которая доступна человеку со строго ограниченным спектром чувств. Фред упивался чужой болью, поэтому, даже когда обман и изворотливость не имели никакого смысла и толка, он продолжал лгать, недоговаривать, городить одну двусмысленность на другую – в итоге все это выстроилось в огромную пирамиду, которая теперь разваливалась, погребая их под собой.