Кэти прокралась в духоту комнаты, положила рисунок на столик – их семья, но без Джейсона, выстроилась анфас на фоне дома (не того, в котором они жили, какого-то другого, попроще, но поуютнее) – и оставила Кэтрин тонуть в пелене успокоительных, истекать воспоминаниями прошлого.

Чувства матери всегда были для Кэти загадкой. При гостях она вела себя как лучшая мама на свете: играла с ней в чаепитие, расчесывала ей волосы и интересовалась, как прошел ее день, наедине же – лежала на кровати, словно выброшенная на берег необитаемого острова после кораблекрушения, или апатично сидела в столовой, подперев тяжелую голову руками. Ни один из вариантов Кэти не нравился: от обоих тянуло могильным холодом.

Когда возвращался папа, Кэти неосознанно стремилась удалиться, исчезнуть – в присутствии Джейсона ей всегда было слегка не по себе, и причин этому чувству, разъедающему ее изнутри, она не знала, но с присущим ей благоразумием избегала столкновений с ним, запираясь в комнате. Она осталась бы в ней навечно, но по настоянию отца спускалась к ужину. Однажды Джейсон поставил тарелку Кэтрин на пол, приказал ей стать на колени и съесть все, не используя ни рук, ни приборов. Кэти не раз видела, как отец причинял маме боль, бил и брал силой. Ужасное зрелище, подобное сожжению заживо, но Кэти казалось, что если она будет смотреть, то не произойдет ничего страшнее, что ее тайное и молчаливое присутствие убережет мать от смерти. Но это продолжалось раз за разом, они спускались по спирали все ниже и ниже в беспросветный мрак, страшные привычки прошили их жизни неразрывной нитью – Кэтрин не пыталась ни отстоять себя, ни убежать. Может, думала Кэти, она это заслужила?

Джейсон никогда не любил дочь, и если к Майклу был строг, то к ней – удушающе безразличен. И так как Кэти не находила смысла ладить со сверстниками – чересчур наивны и глупы, чересчур дети, – ее лучшими друзьями стали бабочки. Мертвыми они ей нравились больше, чем живыми. С дотошностью и терпением самого опытного охотника она выслеживала их, ловила, высушивала, прикалывала к полотнам, сохраняя красоту цветных крылышек навечно. Отец не понимал и не поддерживал ее увлечения, хотя сам занимался тем же: когда-то он поймал молодую и полную жизни маму в свой сачок и наколол ее на иголки гнева, жестокости и насилия.

Кэти корпела над очередной мертвой бабочкой, аккуратно прикалывая ее к полотну в свете лампы. За окном давно опустились сумерки. Отец открыл дверь; боковым зрением Кэти уловила его мрачный силуэт в проеме, очерченный тусклым светом, но предпочла не обращать внимания – иногда это срабатывало, и Джейсон в отсутствие зрителей оставлял свои помыслы. В этот раз он вошел, закрыв за собой дверь. В тишине краткий щелчок засова оказался куда болезненнее пощечины, но Кэти не дернулась – подобно травоядному зверьку, продолжала работу, пытаясь слиться с привычным окружением. Опершись на стол, он с пристальным снисхождением наблюдал за ее умелыми движениями. На его лбу залегли морщины, лицо потемнело и, казалось, было выбито в камне.