Как мы видели, при демонизации активисток, боровшихся за женские права, противники сравнивали их и с истеричками, и с ведьмами, что создавало странный замкнутый круг, объединявший тех, для кого ведьма являлась положительным символом женского бунта, и тех, кто использовал этот же образ для их очернения. Если же говорить о высокой оценке, которую получали ведьмы, то здесь играл свою роль еще один (и более размытый) фактор: начиная с 1860‐х годов прерафаэлиты и другие художники начали придавать этому образу романтические и привлекательные черты. Непосредственное влияние этого фактора проследить сложнее, чем это можно сделать, скажем, с идеями, рождавшимися в результате чтения «Молота ведьм», Шарко или Мишле. Тем не менее такое переосмысление традиционной иконографии тоже, безусловно, носилось где-то в воздухе, когда на рубеже XIX–XX веков происходил культурный пересмотр данного мотива, в результате чего некоторые увидели в ведьме защитницу идеи женского освобождения.

Можно указать и на некоторые другие факторы, которые тоже довольно трудно определить точно. В разных странах многие женщины в детские годы наверняка в шутку примеряли на себя роль ведьмы. Например, в Швеции девочки развлекались, наряжаясь ведьмами (а иногда даже самим Сатаной), когда готовились к участию в пантомимах во время празднования Пасхи. Эта довольно изощренная традиция возникла, вероятно, еще в последние десятилетия XVIII века (а может быть, и несколько позднее, в этом вопросе нет полной ясности) и в XIX веке была распространена достаточно широко, по крайней мере в западных частях страны[1197]. Еще она бытовала в Финляндии, но в других странах почти не оставила следов[1198]. В какой-то степени ее аналогом можно назвать Хэллоуин в его американском варианте, празднуемый начиная с первого десятилетия ХХ века, и ведьмовской наряд — один из самых популярных костюмов, надеваемых в ходе этих карнавальных празднеств. В Новый Свет Хэллоуин завезли ирландские иммигранты, а потом, примерно к 1875 году, эта традиция перекинулась и на некоторые другие этнические группы[1199]. Таким образом, с самых юных лет в сознании многих женщин укреплялась мысль о том, что можно на время и с определенной целью (в данном случае — чтобы поклянчить конфет и вообще немного пошалить) войти в роль ведьмы. И в Хэллоуине, и в праздновании шведской Пасхи довольно часто сохранялась и проступала связь между ведьмой и Сатаной — например, это видно по открыткам, где упоминалось о полете на шабаш к Сатане. Может быть, сами по себе эти детские игры и не имели особого значения, но, будучи частью более широкого культурного комплекса, они по-своему помогают взглянуть на образ ведьмы как на постижимый предмет самоотождествления. Кроме того, как отмечал историк Фредерик Скотт, рассуждая о некоторых пасхальных проделках ряженых шведских девчонок — например, они вымазывали чужие окна дегтем, — «в этом обычае можно усмотреть и какой-то, более или менее дозволенный, бунт против мира взрослых и против повседневной властной иерархии»[1200]. О Хэллоуине писали нечто похожее[1201]. Нетрудно увидеть, что было бы вполне логично обратить подобные бунтарские настроения против патриархального строя. Таким образом, шутливое вживание в роль ведьмы-бунтовщицы могло служить скрепляющим элементом в развитии представлений о доброй ведьме — сатанистке и феминистке.