Я вдруг ясно увидел одну из нитей сложной паутины. То, во что мы играли. И доигрались.

Я схватился за голову и крепко сжал ее ладонями, точно боялся, что черепная коробка разлетится на куски; под этим импровизированным прессом я проделал необходимые дыхательные упражнения, и, успокоившись, вернулся к прерванной работе.

Курт, Курт… Но почему ты сам не отдал мне фотографии? Не хотел, чтоб твой приезд выглядел деловым визитом? Или это был просто предлог, чтобы вырваться ко мне? Как мне понять, что творится в твоей дурной голове, Мак-Феникс? Единственный, перед кем мой дар бессилен!

Я подключил все свое воображение, всю фантазию. Я занимался неким психологическим шаманством: ставил себя на место исследуемого человека и представлял, как бы я, вот с таким вот носом и с таким взглядом из-под кустистых бровей, повел себя в той или иной ситуации, с учетом текущих обстоятельств, религиозных мировоззрений, мировой политики, кризиса, множества мелких внешних факторов; я особо рекомендовал (кому?!) запросить метеоспутник; график вспышек на солнце, прогноз магнитных бурь, фаза луны, смена давления – все это могло иметь решающее значение в простейшей реакции человека, подверженного мании.

Прогнозируемое поведение. Сценарии и альтернативы.

Я практически не имел данных, я особо подчеркивал это в своих заметках, и все-таки в порыве азарта, в порыве тоски по настоящему делу я старался охватить все.

Ближе к рассвету я понял, что выдохся, что откровенно засыпаю за столом; сил хватило на то, чтобы вернуть владельцу фотографии, сложить свои записи в папку и завалиться спать, не раздеваясь. Уже коснувшись головой подушки, я вспомнил, что не погасил лампу, но встать не смог. На неудобство дивана мне было наплевать.

Через два часа меня разбудил взвизг колес «Ягуара», я пробурчал что-то невнятное и сразу переполз в спальню. Постель была еще теплая, я стиснул в объятьях подушку и проспал до одиннадцати. В гостиной меня ждал сюрприз: на столе отсутствовала столь любовно заведенная папка с историей теракта, зато лежала книжка «And Tango Makes Three», и на форзаце красовался размашистый росчерк милорда: «Поступишь, как Сайло, убью!». Ого, милорд, так вы знакомы с судьбой реальных прототипов книги? Ну-ну.

Я не стал убирать книжку с такой оригинальной рецензией, я оставил ее на столе, только приписал пониже: «Ты не забыл, что я помолвлен?» И пошел завтракать.

По телевизору упорно твердили об уступках, на которые согласно пойти правительство. В принципе, такое важное событие освещалось подозрительно скупо, неохотно, хотя в иных ситуациях журналисты напоминали мне стервятников, они слетались на трупы и кровь, не скрывая азарта и возбуждения, они кружили над местом трагедии еще неделю и кормились за ее счет. В данном же случае с каждым новым часом интерес прессы к происходящему угасал до того ощутимо, что это напрягало.