Поэтому я счастливо расслабился, меня, наконец, оставили в покое, я прислонился к стене и задремал.

Проснулся я от странной тишины. Словно кольнуло меня, я открыл глаза и осмотрелся.

Аудитория была полна. Как я проспал вот это заполнение шумной студенческой братией, а ведь наверняка, заразы, и пихали меня, и руками перед носом трясли, и окликали, – не понимаю до сих пор. Словно вся эта возня была чем-то лишним, таким незначительным, что и отвлекаться не стоило, но вот теперь пришел король, и я открыл глаза.

В этот момент кто-то, я не разобрал кто, представлял аудитории нового преподавателя. Я машинально отметил спросонья, что Курту невероятно, невыносимо идет строгий черный костюм, что на его глашатае пиджак висит мешком, а на Мак-Фениксе он смотрится, как сюртук гробовщика, чернокнижника, и магия уже просочилась в класс, и вот сейчас начнется колдовство, сеанс гипноза!

– Доктор Курт Габриель Эдуард Мак-Феникс.

Я встретился глазами с Куртом и улыбнулся: ну конечно, два доктора, как мило!

Курт улыбнулся в ответ. Улыбка вышла медленной и хищной, я тоже почувствовал волну недоверия, настороженного любопытства, пошедшую гулять по классу от стены к стене. Я даже испугался, что беспокойная студенческая братия решит испытать его терпение и вздумает устроить экзамен бывшей оксфордской звезде, ох, полетят клочки по закоулочкам!

– Доктор Мак-Феникс, можно вопрос?

«Первый самоубийца! – подумал я с тоской. – Ох, дети, ну куда же вы лезете, ведь я вас не спасу!»

– Нет, – спокойно ответил Курт. – Вопросы по теме задайте после лекции. Вопросы личного порядка оставьте при себе. Еще вопросы? – он снова улыбнулся, так, что мне стало не по себе, но молодежь явно что-то учуяла, на кого-то зашикали, кого-то одернули, и в классе снова воцарилась тишина.

Мак-Феникс кивнул, казалось, его ледяное спокойствие убивает звуки, и самая дерзкая мысль разбивается об эти доспехи. А потом сорвалась с цепи лекция, и я как-то забыл про свои опасения, сомнения, про личные неурядицы и планы тоже забыл. Я открыл тетрадь и стал записывать заклинания, отчаянно пытаясь вникнуть в смысл творимого им колдовства.

– Профессор, мы не успеваем!

– Я не профессор. Но что не успевает, сэр? Рука или мысль?

На середине лекции я понял: да он же насилует их! Насилует не тела, насилует разум, прошибает мозги, еще не окрепшие, не столь блестящие, он заставляет их прогибаться и дергаться в тщетных потугах уберечь свои задницы, и им, черт возьми, это нравится! Его напор был жесток. Я обладал иммунитетом, этим сомнительным щитом привычки, но и я прогибался; я ничего не понимал, но математики ловили откровенный кайф оттого, что вот пришел взрослый дядя и не щадит их, салаг, и имеет их, и показывает им все прелести науки так, что волосы поднимает по телу.