Ему аплодировали стоя. И я подскочил одним из первых, и моему восторгу он улыбнулся, оттирая со лба пот, точно после бурного секса. Его волосы были влажными и липли к шерсти пиджака, он вприщур смотрел на студентов и ждал вопросов.

Вопросов по теме не нашлось. Они еще не успели появиться.

Личный вопрос был один:

– Доктор Мак-Феникс, правда, что вы лауреат Филдсовской премии?

– Разумеется, сэр. Вы находите, что это повод для шуток?

– Нет, доктор, извините.

– Ты хоть понимаешь, что ты их изнасиловал, Мак-Феникс? Что тебя можно привлекать к суду за совращение малолетних?

– Ну да, – неохотно признал он, – все так. Но это самый верный способ подчинить. Унизить, подмять под себя, жестко, силой, а потом поманить пряником и почесать за ушком. Вот увидишь, завтра они будут как шелковые и все для меня сделают. Как всегда.

Я, признаться, даже подумать не успел, что мне следует обидеться и послать его ко всем чертям. Мне было так хорошо в Оксфорде, что я не сразу уловил вполне очевидную связь, но что-то дрогнуло в моем лице, и Курт тотчас осекся:

– Прости, Джеймс. Не всегда, я ошибся. Я не нас имел в виду, прости.

Я только махнул на него рукой, скривившись от той давней, застарелой боли:

– Да пошел ты, Мак-Феникс. Прекрасно ты знаешь, что всегда. Рано или поздно. Скотина!

– Доктор, лауреат… Многого я не знаю о тебе, Курт Мак-Феникс. Много ли я о тебе знаю?

Мы сидели у камина в его гостиничных апартаментах и курили. Курт выглядел уставшим, он откинул назад голову, так, что обнажился кадык, и казался совершенно истощенным после четырех лекций перед полной аудиторией, каждая из которых – битва.

– Ничего, Джеймс, тебе еще хватит открытий. И хороших, и плохих. Наслаждайся.

Я прислушался и всмотрелся в его лицо:

– Что с тобой, Курт? Больно?